От Голливуда до Белого дома

Джоан Кеннеди, очаровательная жена сенатора Теда Кеннеди, как-то пригласила меня обеспечить развлекательную часть программы на благотворительном мероприятии в Бостоне, которое спонсировал присутствовавший там кардинал Кушинг[222]. Это был повтор показа для Каритас, и его посетило много монахинь. Удивительно, но именно они оказались самыми большими моими поклонницами в зале, с энтузиазмом аплодируя всем моделям и сопровождающим их комментариям. После этого мероприятия у меня возникла особая дружба с Тедом, членом семьи Кеннеди, с которым я раньше меньше всего общался.

^{Джоан Кеннеди появилась на показе мод, который она попросила меня провести в Бостоне на благотворительном мероприятии, спонсируемом кардиналом Кушингом}

Президенту нравилось отпускать комментарии по поводу того, как был одет я сам, и я старался предоставить ему эту возможность. Например, надевал красные носки с темными бархатными вечерними туфлями в дополнение к белым фланелевым брюкам, синему блейзеру, шелковой рубашке и красному галстуку. Я старался побудить его одеваться смелее, и он начал ко мне прислушиваться. «Мистер президент, — говорил я, — этот век видел только одного по-настоящему элегантного мужчину, герцога Виндзорского. Вы могли бы стать вторым. Я готов сделать вас такой же важной фигурой в мире моды, как Джеки».

Он был заинтригован и слушал меня с интересом. Если бы он жил дальше, возможно, в области моды нас ждали бы серьезные прорывы, так как некоторые изменения уже начали происходить. Я купил ему несколько галстуков, и Джеки мне написала: «Джек ОБОЖАЕТ эти галстуки — они идеальны, — я думала, что уже не смогу больше покупать ему красивые галстуки, так как не имею больше возможности ходить по любимым магазинам, но эти — лучшие из всего, что я видела…»

Джек Кеннеди, несомненно, обладал особой врожденной элегантностью, которая была гораздо важнее всего, что было на нем надето. Мне приходилось видеть его и с дырками в носках, и в мешковатых костюмах, и в поношенных рубашках — все это не имело никакого значения. Ему всегда был присущ особый стиль и элегантная небрежность, не изменявшие ему ни при каких обстоятельствах.

Я был в Белом доме в разгар Кубинского кризиса[223]. Запланированный официальный обед отменили, но небольшую группу гостей попросили остаться. Среди них были Бобби и его жена Этель, Ли Радзивилл с мужем Стасом; Макджордж Банди[224] курсировал туда-сюда, время от времени отводя президента в сторону для приватного разговора.

Это был тихий невеселый вечер, но президент старался не выглядеть подавленным и не показывать, как влияет на него серьезность ситуации. В какой-то момент, когда Банди сообщил ему, что русские корабли с ракетами прекратили движение в сторону Кубы, он затянулся сигарой и обронил: «Наши шансы вступить в войну с Россией я сейчас оцениваю как двадцать из ста».

Фатализм был неотъемлемой частью его характера: «Я сделаю все, что могу и как могу, а в остальном положусь на Бога».

В Бога он верил. «Я стараюсь быть хорошим мальчиком, вдруг он за мной наблюдает», — говорил он. Он тщательно соблюдал религиозные обряды, но я не знал, как он на самом деле относится к церковным ритуалам. Как-то я привел ему цитату из «Государя» Макиавелли, где говорилось, что успешному правителю невозможно подчиняться общепринятым нормам морали.

«В целом я с этим согласен, — сказал он. — Лидеру приходится проявлять гибкость, но есть границы, которые пересекать нельзя. У лидера есть важная обязанность — показывать людям пример».

«Вы имеете в виду — ходить в церковь по воскресеньям?» — спросил я, и он рассмеялся. Бывало, я его поддразнивал, как в свое время Грейс Келли, пытаясь обсудить догмат о непогрешимости Папы Римского и другие сложные вопросы веры, но он на это не шел. «Человеческие слабости не умаляют величия Бога», — говорил он.

Нравственность и моральные установки разных культур мы с ним тоже часто обсуждали. Я рассказывал ему о «Камасутре». «Это не просто восемьдесят шесть позиций — кстати, я уверен, что никто не пробовал выполнить все и остался после этого в живых, — это руководство к тому, как достичь счастья через познание другого человека. А это возможно только благодаря любви».

Его очень интересовала эта тема, и мы много говорили с ним о морали античного мира, о принципах полигамии, разнообразных представлениях о верности в других культурах. Эти беседы мы вели вдвоем, попивая бренди и покуривая сигары. «Лучше всех живется Пьеру Сэлинджеру[225], — задумчиво говорил он. — Летает в Париж по два раза в месяц, обедает в лучших ресторанах и курит кубинские сигары». Ему самому нравились длинные тонкие сигары, и однажды он меня предупредил: «Олег, советую вам пополнить свой запас — мы введем эмбарго против Кубы».