От Голливуда до Белого дома

«Я хочу, чтобы сейчас ты поехала домой, переоделась, придумала какую-нибудь историю для мамы и мы немедленно бы отправились в аэропорт».

Я высадил ее у дома в 10.30 утра и уже через час снова посадил в машину в конце квартала, чтобы ее мама ничего не заметила. Мы помчались в аэропорт, где я уже зафрахтовал самолет с помощью Билла Джозефи. «Просыпайся, ты будешь шафером на замечательной свадьбе», — такими словами я разбудил его утром. Он чуть в обморок не упал, когда узнал, на ком я женюсь.

«Господи, — только и смог сказать он. — Быстро же ты действуешь».

Я чувствовал себя так, словно выиграл главный приз в лотерею. Нет, еще лучше. Это была любовь.

В аэропорт мы приехали 1 января 1941 года. В тот день обещали дождь, и он лил не на шутку. Мы ждали отлета, но дождь все усиливался, и я начал волноваться. Усталость брала свое.

^{Олег Кассини с Джин Тирни}

Джин дрожала от холода. Воспоминания о нашей волшебной ночи начали меркнуть, и идея побега казалась ей все более и более безрассудной. «Ты не думаешь, что нам стоит хотя бы поговорить с мамой?» — спросила она меня.

«Ни в коем случае», — ответил я, стараясь сдерживаться. У меня возникло щемящее предчувствие, что все кончено. В конце концов нам сказали, что самолет взлететь не может, и в полном молчании я отвез ее домой. Такой вот печальный финал. Джин улыбалась мне, но все уже было по-другому. Это конец, думал я. Мы снова чужие друг другу. Меня обуяла гордыня, которая часто мешала мне в жизни. Не говоря ни слова, я вез ее домой.

Прощаясь со мной, она сказала: «Но нам не обязательно ставить точку. Давай я поговорю с родителями. Они полюбят тебя, когда узнают».

«Нет, — ответил я. — Я не собираюсь через это проходить. Я не хочу им ничего объяснять — про мой развод и все остальное. Не хочу и не буду. Если ты решишь снова меня увидеть, если поверишь в себя и свои чувства, позвони мне. Сам я тебе звонить не стану».

Я, конечно, был абсолютно вымотан, но никакого разумного объяснения своему поведению я не нахожу.

Я не собирался звонить ей и не стал этого делать, но сидел у телефона и ждал ее звонка. Намного проще было бы самому набрать ее номер и вновь обрести контроль над ситуацией, но гордыня все еще владела мной. Через несколько дней она позвонила. Мы встретились за ланчем, и она сказала, что нужно получить согласие ее семьи на брак. «Они столько для меня сделали, это самое малое, что я могу сделать для них».

Я согласился познакомиться с ее матерью. Это была привлекательная в прошлом женщина, страдавшая затянувшимся нарциссизмом бывшей красавицы. Говорила она в основном о себе, и даже когда хотела похвалить Джин, неизменно возвращалась к себе, любимой. «Некоторые говорят, — с кокетливым смешком заметила она, — что моя дочь очень хороша собой, а мать — еще лучше». Мне эта леди не понравилась, и наши чувства были взаимными. Она начала постоянно настраивать Джин против меня, называя мошенником и уродом. «Сколько красавцев падает к твоим ногам, — говорила она дочери, — а ты почему-то выбрала этого».

Все яснее становилось, что наш поезд уже ушел. Джин не была полностью под влиянием матери, но той удалось посеять достаточно сомнений в перспективах нашего романа. Мы все еще встречались, но это были свидания в голливудском стиле — сплошные лучезарные улыбки на камеру. Рекс Сен-Сир устроил костюмированный бал в «Чирос», и мы с Джин туда пришли: я в костюме казака, а она оделась русской крестьянкой. Когда мы оказывались вместе, все у нас было хорошо. Мы разговаривали, бабочки опять начинали порхать в животе. Но слишком многое работало против нас, и руку к этому приложила не только ее семья, но и Twentieth Century-Fox. Если уж Джин Тирни собиралась замуж, то студию устраивал только звездный роман с известным мужчиной, а не с каким-то непонятным дизайнером из Европы. Рекламный отдел непрерывно поставлял ей кавалеров из мира шоу-бизнеса, чтобы ее имя упомянули в колонке светской хроники: «Джин Тирни всю ночь протанцевала с Микки Руни[92]…»

Мое имя тоже упоминалось в газетах, и впервые — в негативном контексте. Мисс Хедда Хоппер[93], которая много чего понапишет обо мне в последующие месяцы, дала первый залп: я, дескать, одевал дочь Муссолини. И что? Мотивировка была приблизительно такой: «У нас в Америке достаточно собственных талантов, так зачем нам нужен иностранный дизайнер, особенно тот, кто был тесно связан с Эддой Муссолини Чиано?»