От Голливуда до Белого дома

Между тем война разгоралась. Америку изо всех сил подталкивали к вступлению в нее, и я испытывал смешанные чувства. Я не любил фашизм, особенно в его немецком варианте, но у меня было много итальянских друзей, которые окажутся в стане врага; кроме того, мне не нравилась идея заключить союз с коммунистами, лишившими мою семью ее достояния. Именно в это время у меня произошла очень неприятная стычка с одним из младших братьев Хакима — Рафаэлем, утверждавшим, что он — обладатель черного пояса по дзюдо. Мы были на скачках Браун Дерби и, как обычно, зашли там в ресторан — Питер Лорр, Жан Негулеско, Гилберт Роланд, Рафаэль Хаким и я. Встретив в ресторане своего итальянского приятеля, я начал беседовать с ним по-итальянски, как вдруг Хаким вскочил из-за стола и налетел на меня: «Нам тут не нужны чужие языки, — сказал он так громко, что весь зал замер. — Я запрещаю тебе говорить по-итальянски».

«Ты просто идиот, — ответил я ему. — С каких это пор языки имеют отношение к войне?»

«Заткнись. Я преподам тебе урок прямо сейчас».

«Никому еще не удавалось преподать мне урок, — сказал я. — И у тебя ничего не выйдет со всем твоим дзюдо. А на итальянском я буду говорить сколько хочу».

Он тогда дал задний ход, но ущерб уже был нанесен. Многие в Голливуде стали воспринимать меня именно как итальянца, что в накаленной атмосфере тех лет казалось подозрительным. Между тем мы с Джин совсем перестали встречаться. Это не было окончательным разрывом отношений, но студия делала все, чтобы заполнить ее вечера рекламными встречами. А днем она снималась в Гудзоновом заливе с Полом Муни и Джоном Саттоном. В марте я прочитал в газете, что она обручилась с Робертом Стерлингом, молодым актером, которого продвигала студия MGM. Значит, все было кончено. Еще один голливудский роман, думал я. Она просто сыграла роль молодой актрисы, влюбившейся в «опасного иностранца». Поверить ей было глупостью с моей стороны, окончательно утвердился в мысли я, когда узнал, что Джин поехала на Восточное побережье, чтобы попросить благословения отца на брак с Робертом Стерлингом.

Горечь от расставания немного смягчал мой новый роман с одной из знаменитых голливудских красавиц. Леди Сильвия Эшли, вдова Дугласа Фэрбенкса[94], только начала выходить в свет после годичного траура по мужу. Это высокая светловолосая англичанка с насмешливым любопытством взирала на голливудский парад; мы с ней притворялись иностранными туристами, вместе исследующими чуждые нам нравы.

Сильвия Эшли постоянно восхищала меня своими изысканными манерами и редким умением помочь мужчине почувствовать его собственную значимость. На званых обедах, например, она собственноручно обрезала и зажигала мне сигары, которые доставала из своего элегантного кожаного портсигара. По тому, как люди наблюдали за этими манипуляциями, я мог понять, что их интригует характер наших отношений со столь явно выраженным чувственно-элегантным подтекстом.

На одном обеде, куда я сопровождал леди Эшли, я познакомился с Чарли Фелдманом, главой «Знаменитых артистов», одного из крупнейших в городе агентств, и его красавицей женой Джин. Помню, как я беседовал с леди Эшли и Джин Фелдман и думал: Ну вот, наконец все налаживается. Миссис Фелдман очень тепло отнеслась ко мне, и ее поддержка имела неоценимое значение. Я почувствовал, что мои акции начинают подниматься.

В мае мне вдруг позвонила из Нью-Йорка Джин Тирни. Тон у нее был совсем новый, какой-то растерянный. По ее непоколебимой вере в отца был нанесен сокрушительный удар (позже я узнал, что Джин стало известно о его романе с женой лучшего друга; с миссис Тирни они вскоре после этого развелись). Да, это была сенсационная новость, ведь дочери он всегда казался непогрешимым. Он управлял ее финансами, и Джин говорила, что через корпорацию «Белль-Тир» отец делает ей хорошее состояние. Но она имела доступ только к небольшой части своего заработка, остальное находилось в его руках. Теперь, когда ее вера в отца была поколеблена, эта конструкция начала разваливаться, как вскоре развалится и вся жизнь Говарда Тирни.

А что же Боб Стерлинг? «Это было глупостью с моей стороны, — призналась она. — Пока я ехала в поезде, я поняла, что люблю только тебя. Он еще мальчишка. Я сообщила ему, что не могу выйти за него замуж, и он заплакал, как малое дитя! — сказала девятнадцатилетняя Джин. — Я должна тебя увидеть».

Я был сильно взволнован, потому что и не подозревал, что все еще ей небезразличен. «Знаешь, давай сделаем так, — сказал я. — Ты вернешься, и мы посмотрим. Обещать я ничего не могу, но мы все обсудим и решим, можно ли спасти ситуацию. Я в этом не уверен, но готов с тобой поговорить».

Вскоре она возвратилась, но в аэропорту я ее не встречал. Подождал, пока, по моим расчетам, она не приедет домой, потом еще немного подождал и только тогда позвонил и пригласил ее на ужин. Держался я с ней строго и официально.

«Неужели мы не можем все вернуть?» — спросила она.