От Голливуда до Белого дома

Удивительным местечком была Санта-Анита в те дни — прямо как из рассказов Деймона Раниона[90]. На ипподроме среди зрителей можно было встретить коммивояжеров, проституток, людей из мира кино, известных спортсменов, светских персонажей. Помню, что не раз видел там знаменитого боксера второго полусреднего веса Джимми МакЛарнена, с которым мы беседовали о диете.

Кстати, диета была одной из моих любимых тем для разговора — не потому, что я хотел похудеть (я всегда был стройным), а потому, что для меня это была целая система взглядов, проявление заботы о своем теле. Я всю жизнь интересовался диетой других людей, и у Джимми МакЛарнена она была одной из самых странных. Каждый день он ел что-то новое, но всегда только один продукт. Он мог весь день питаться исключительно мясом или яйцами, овощами или углеводами. Джимми никогда не смешивал продукты и придерживался семидневных циклов. Он говорил, что за две недели таким образом можно скинуть десять фунтов (4,5 кг).

Мой собственный режим питания был, конечно, не таким строгим, но философия моя не сильно отличалась от взглядов МакЛарнена. Я считал свой желудок одним большим карманом и представлял, как там смешиваются заложенные продукты. У меня было ощущение, что одни комбинации работают лучше других. Я никогда не ел много мяса: в Италии оно не очень вкусное и дорогое. В мою диету входило то, что я всегда любил — паста, свежие фрукты и овощи, сыр и никакого десерта. Я всегда ел понемногу, вспоминая, как ужасали меня жирные, тяжелые блюда, которыми объедался отец. Позже многие американские доктора сделают состояние, пропагандируя диету и спортивный режим, которого я придерживался со времен моей итальянской юности.

Роберт и Рэймонд Хакимы пригласили меня к себе на новогоднюю вечеринку. «Приводи с собой самую красивую девушку, — сказал Рэймонд, — и все равно моя будет лучше».

Незадолго до Нового года я был на обеде, который Констанс Мур и Джонни Масчио давали у себя дома в честь Джин Тирни. Она только что приехала в Голливуд после громкого успеха на Бродвее в спектакле «Зверь мужского пола». Дэррил Ф. Занук[91] уговорил ее подписать контракт со студией Twentieth Century-Fox (1700 долларов в неделю), и все вокруг только об этом и говорили. В тот вечер моей спутницей была высокая рыжеволосая девушка из шоу Эрла Кэрролла, эффектная, но по уровню интеллекта явно не нейрохирург.

Джин Тирни я заметил еще во время предобеденных коктейлей. Трудно описать, как ослепительно хороша собой она была. Фотографии никогда не могли передать всей ее прелести. Нежная золотистая кожа, которая словно светилась изнутри. А глаза — очень светлые, зелено-голубые, завораживающие! На меня она произвела неотразимое впечатление. Джин была одета в простого покроя черное платье с ниткой жемчуга на шее. Каштановые волосы длиной до плеч лежали мягкой волной. В ее лице было идеально все, кроме передних зубов, которые немного выдавались вперед, но, на мой взгляд, это только добавляло ей очарования. Без этого маленького недостатка она казалась бы слишком безупречной, похожей на пластиковую куклу, а потому малоинтересной. Ростом она была пять футов и семь дюймов (1,70 м), широкоплечая, стройная, длинноногая. Невероятная красавица! Она четко выговаривала слова, как выпускница элитной школы из Коннектикута, и напомнила мне Кэтрин Хепберн, только Джин была моложе и красивее.

^{Джин Тирни, 1940}

Я постарался скрыть свое восхищение, не устремился к ней немедленно, не навязывал своего общества. Приглашенных было двадцать четыре человека — в том числе Вероника Лейк с мужем, художником студии MGM, и за столом я сидел далеко от Джин. Поговорить с ней мне удалось только после обеда. Она сидела в углу гостиной, я подошел к ней и сказал: «Я где-то читал, что вы учились в школе Бриланмонт в Швейцарии. В детстве я жил в тех краях. Вы ведь говорите по-французски?»

И мы заговорили по-французски, которым она пользовалась довольно бегло. «Я так давно не говорила по-французски, — призналась она. — Как же приятно встретить здесь культурного человека».

Она поведала мне, что Голливуд ее разочаровал, потому что все вокруг обсуждали одно только кино. Я, в свою очередь, рассказал ей, как люблю долгие прогулки в одиночестве по пляжу, и посетовал, что со времен отъезда из Европы мне не хватает разговоров о философии. Я все делал правильно.

Другие мужчины были вне себя и с бессильной завистью наблюдали, как я завоевываю главный трофей вечера благодаря знанию французского.

В какой-то момент из кухни с банкой пива в одной руке и бананом в другой показалась девушка, с которой я пришел. О ней я успел напрочь забыть, но повел себя как ни в чем не бывало. «О, привет, — сказал я. — Может, хочешь еще банан?»

«Где вы ее нашли?» — спросила меня Джин по-французски.

«Знаете, у нее золотое сердце», — ответил я.