От Голливуда до Белого дома

Хьюз был серьезным соперником. От этого высокого, стройного брюнета с прилизанными, как у аргентинского жиголо, волосами исходило ощущение силы, власти и деланого безразличия. Одевался он небрежно, обычно в темный костюм и теннисные туфли (Хьюз был первым встреченным мной человеком, который одевался подобным образом — он утверждал, что это из-за проблем с ногами). Он говорил с утрированным техасским акцентом, который считал очень привлекательным. Все в нем казалось нарочитым, слишком очевидным и малоубедительным, но тем не менее работало на его образ.

У него была репутация человека, который использует, а потом бросает женщин. Как-то, в разгар нашей очередной ссоры, Джин бросила мне в лицо, что Хьюз сделал ей предложение: „Я хочу жениться на тебе. Разведись с мужем. Я люблю тебя“. С собой он принес большую шкатулку, полную драгоценностей. „Я дам тебе все, что ты пожелаешь, — сказал он, открывая шкатулку. — Бери что хочешь“.

Джин, конечно, ему отказала, как я раньше ответил отказом Барбаре Хаттон (эти предложения были, по сути, похожи). Но ситуация меня беспокоила.

Через несколько недель нас пригласили к Джеку Бенни[126] на традиционную голливудскую вечеринку — с тентом в саду, оркестром и ужином. Когда мы пришли, Хьюз уже был там, и, полностью игнорируя мое присутствие, устремился к Джин, взял ее за руку и сказал: „Я должен с тобой поговорить“.

Они сели рядом, и он начал что-то ей оживленно втолковывать.

Обычно в подобных ситуациях я демонстрировал свое полное к ним безразличие. Я мог затеять разговор с самыми привлекательными женщинами, показать мастерство на танцполе или просто общаться с другими гостями, но никогда, ни при каких обстоятельствах я не позволял себе подойти и вмешаться в разговор Джин с другим мужчиной. Я рассуждал так: пусть Джин потом сама меня найдет.

И все же…

Это был Голливуд, и Хьюз устроил настоящее шоу. Мне не хотелось, чтобы на следующий день все газеты строили свои предположения по нашему поводу, так что я подошел к ним и сказал: „Говард, нам с тобой нужно поговорить. Джин, оставь нас ненадолго. Все это зашло слишком далеко, и нам с Говардом нужно обсудить все начистоту“.

Хьюз согласился, Джин удалилась, и я заявил ему: „От тебя одни неприятности. Я надеялся, что у тебя хватит порядочности не компрометировать женщину в тяжелом психологическом состоянии из-за болезни ребенка. Но нет, такому говнюку, как ты, это безразлично. Я не верю в твои добрые намерения, поэтому вот что тебе предлагаю: если Джин хочет быть с тобой, я отойду в сторону, но при одном условии. Ты должен будешь публично объявить о том, что женишься на ней. Я не хочу, чтобы ты поступил с ней, как с другими — соблазнил и бросил. Объяви всем о своих намерениях, и я тебе поверю“.

„Я техасец и человек слова“, — сказал мне он.

„А для меня твои слова ничего не значат, — ответил я, настаивая на доскональном соблюдении вопросов чести, которые теперь кажутся смешным пережитком. — Или ты делаешь публичное заявление, или перестаешь ей звонить, предлагать оскорбительные подарки и вообще больше не лезешь в нашу жизнь. Если ты не сообщишь публично о своем намерении жениться на Джин и не прекратишь своих попыток видеться с ней, я тебе обещаю, что выбью из тебя всю дурь. И мне все равно, где мы встретимся — на улице ли, в ресторане или на такой вот вечеринке — я все равно тебя проучу“.

„Ты ставишь меня в неловкое положение“, — ответил Хьюз.

„Ты видел пока только верхушку айсберга, — завершил я свою речь. — Ты даже не представляешь, насколько неловким я могу сделать твое положение, если ты и дальше будешь продолжать вести себя как настоящий хам“. С этими словами я удалился.

В то время каждую неделю мы вместе с Роджером Вальми[127] каждый понедельник ездили в Санта-Монику посмотреть боксерские матчи. Через несколько недель после стычки с Хьюзом мы, как обычно, отправились на матч, но на душе у меня было неспокойно, меня одолевало предчувствие, что что-то происходит за моей спиной. Я попросил Вальми отвезти меня домой.

Как только я увидел прусскую секретаршу Джин, я сразу понял, что что-то и в самом деле происходит. Она была белой как простыня. „Где миссис Кассини?“ — спросил ее я.

„Я не знаю, не знаю…“

„Всё вы знаете, — сказал я, — и если сейчас мне не расскажете, вы уволены“.

„Она с мистером Хьюзом, — вся дрожа, пролепетала она. — Я не знаю, куда они поехали“.

Я был вне себя от ярости, пошел в гараж и стал искать что-нибудь тяжелое, чтобы врезать Хьюзу — я действительно хотел его убить. Наконец под руку мне попалась здоровенная доска. Я спрятался в гараже и стал ожидать их возвращения. Прошло что-то около двух часов. Я никак не мог успокоиться, напротив, с каждой минутой гнев все больше овладевал мной. Когда машина Хьюза въехала в гараж (он, как и я, водил „понтиак“, хотя мог позволить себе любую машину; как и теннисные туфли, это было еще одним продуманным штрихом его образа), я уже не владел собой. Я слышал, как он умолял Джин: „Я должен снова тебя увидеть“.

^{Джин Тирни и Говард Хьюз}