От июня до июля

- Ты все понял? Твой долг вывести отряд. И ты, Динка, не лезь на рожон. А то отшлёпаю и в угол поставлю, - сказал повеселевший вдруг Дудко.

Дина даже не улыбнулась. Сверкнула глазами. Пранягин хмуро глянул на нее. Любимая и единственная, дорогая сердцу, как жизнь, больше жизни. Свою жизнь готов отдать за нее. А она свою собственную - в грош не ставит. Что ей сказать, чтоб послушалась, не шла в бой. Без нее управятся. Что ни скажи, о чем ни по­проси - все исполнит с любовью, старанием и обожанием к своему Павлику. Но скажи: сиди возле меня, когда начинается бой, - и слушать не станет, словно и нет тебя. И теперь уж навострилась. Автомат-то трет-чистит, как туфли перед танца­ми. Глазенки вон уже сверкают.

А была бы другая характером, может быть, и не любил бы так, - подумал Пра­нягин.

Комиссар встал, пригибаясь прошел вперед, где приготовились к рывку пар­тизаны.

Дина, вся мокрая, холодная, в болотной тине, легко обняла за шею, поцеловала в щеку.

- Прости, Павлик. Я пойду. Все будет хорошо. - И ящеркой шмыгнула меж кустов в свою роту.

Надо давать команду на штурм. С тяжелым сердцем оттягивал эту минуту ко­мандир, понимая при этом, что промедление смерти подобно, что начинать надо немедленно. Но за год с лишним, с тех пор как в июне сорок первого он со своими бойцами объявили остатки их взвода партизанами, отряд ни разу не был в столь тяжелом, гибельном положении, как теперь. Ведь только стоит сейчас начать бой, обнаружить себя, немцы оперативно бросят на них основные силы. И если не успеть стремительно прорваться сквозь заслон, стоящий в полукилометре, - всем крышка. А этот заслон перед ними на шлюзе - эсэсовцы, примерно рота. Праня- гин сам уже рассматривал их в бинокль. Это не какие-нибудь полицейские бо­бики. Этих числом не запугаешь, на «ура» не возьмешь, с разгона не собьешь, не побегут. Будут зло биться. Значит, опять потери. Времени и людей. В Вядах оставили многих товарищей. Раненые, пока несли их по болотам, один за одним умирали. И тела их тихо, без слов опускали в болотную жижу. Кто-то останется и здесь, у десятого шлюза.

В студеном сентябрьском тумане первым поднялся комиссар с автоматом в руке и молча пошел, переходя на бег, вперед, откуда вот-вот хлестанут свинцом. И сразу вместе с ним встали сотни человек и в едином порыве бросились на вра­га. Немцы встретили автоматным и пулемётным огнём. Но несколько партизан успели добежать до самой сторожки, забросали гранатами засевших там эсэсов­цев. Теперь бой перенесся на каналы. Рывком преодолели первый. Добрались до второго - уже эсэсовцы забрасывали наших гранатами. Но многие из немецких гранат как прилетели, так тотчас и улетели к хозяевам: отчаянные партизаны от­швыривали их назад.

В это время один взвод форсировал Щару вброд и ударил немцев с фланга, что ускорило разгром. Все. Бой закончился. Девяносто девять трупов в черных мундирах лежали на берегу канала. Тяжелые потери были и у партизан. Погиб командир 51-й роты Ефим Федорович. Погибли Байрамкулов, Пеструха, Жижель, Голдман, Френкель, Штокман, юная Женя Эйхенбаум, Герц Шепетинский...

Быстро выкопали братскую могилу, опустили погибших товарищей и после минутного молчания - закопали. Требовалось немедленно уходить.

Но тяжело ранен - прострелены ноги - комиссар отряда Дудко и боец 51-й роты Голда Герцовская. Решили так: оставить их здесь до ночи, а за это время в стороне, километрах в десяти, может, чуть поближе, подобрать среди болот место для временного полевого госпиталя. И уже туда их перенести. Пока их обоих спря­тали в укрытие: нашли в стороне ложбинку и сверху ветками закидали. И отряд ушел. А буквально через несколько часов раненые, лежа в яме, словно в могиле, услышали неподалёку немецкую речь. Комиссар взвел курок револьвера, Голда держала в руке лимонку. Удачей оказалось, что немцы не привели с собой собак. Прошел день, и еще день. Нестерпимая боль в ранах, голод и жажда. Наконец, в одну из ночей Голда выбралась из сховища, у загашенного кострища нашла остат­ки еды, из ручья набрала воды. Промывала и перевязывала загнивающие раны на ногах комиссара. Группа партизан пришла через неделю с заданием похоронить обоих с воинскими почестями.

Через два дня их принесли в госпиталь, и доктор Абрам Блюмович с удивлени­ем констатировал, осмотрев раны, что они чистые, без гноя.

- Да, - сказал комиссар, - будь Голда не Голдой, полагалась бы ей медаль за героизм.

- А какая разница, - возразил Пранягин, - Голда - не Голда?

- И в самом деле, - ответил Дудко. - Представим?

На том и порешили.

А через несколько дней к Пранягину подошла группа ротных и взводных ко­мандиров. По их лицам Павел Васильевич определил - настроены решительно и чем-то недовольны. Уж больно хмуры, не смотрят в глаза.

- Это правда, товарищ командир, что Герцовскую вы представили к правитель­ственной награде? - спросил, наконец, один из них, заранее, видимо, делегиро­ванный. И все сразу же взглянули в лицо Пранягину. Знали, их командир честный и прямой человек, лукавить не станет.