От кочевья к оседлости

Жамсаран не стал затягивать своего выступления. Великий народный хурал, сказал он, поручил ему разобраться на месте — выявить причины недовольства по поводу слияния сомонов. Он просит собравшихся высказаться более определенно. Неужели их жизнь и впрямь сильно ухудшилась в последнее время, как это вытекает из письма?

— Товарищи, прошу выступать в порядке подписей, — предложил он и назвал первое имя.

Со скамьи поднялся высокий старик.

— Да что там объяснять! Ко мне пришли, попросили подписать, мол, это важно для общего блага. Я и подписал, не читая. Поверил на слово.

— Кто именно обращался к вам с таким предложением?

— Дансаран по прозвищу Хрипатый. Да вон он сам сидит, его и спросите.

Спросили Дансарана, тот сослался на Дувчига, а тот, в свою очередь, на Садгу. Веревочка и развилась. Оказалось, содержание письма знают всего три-четыре человека. Садга попытался отвертеться. Не мог же он признаться в своей тайной ненависти к Дооху! Все были недовольны слиянием, твердил он, а теперь почему-то отказываются. Темный народ. Он, Садга, завсегда радел об государственных интересах. Вместо того, чтобы строить новый сомонный центр, следовало сохранить его в Баяне.

— Халиун-сомон — более населенный район по сравнению с вашим, — возразил Жамсаран. — Там гораздо больше и скота, и хозяйственных угодий. Не по-государственному было бы переселять народ в Баян-сомон, это стоило бы гораздо дороже, чем перемещение администрации.

— Мы все это понимаем, — взял слово бывший председатель Баянского исполкома. — Нам жаль, что мы оторвали товарища Жамсарана от важных дел по вопросу, который и так ясен. Просто есть среди нас отдельные любители половить рыбку в мутной воде, но с ними мы сами поговорим по душам. — И он выразительно глянул на Садгу и его дружков.

Жамсаран обошел весь поселок, вник во все мелочи жизни аратов. Все это время Дооху, сопровождавший его, чувствовал себя неловко — ведь это его вина, что сельчане все еще не осознали пользу слияния двух сомонов. Выходит, прав секретарь аймкома, укоривший его в этом. Но дело в том, что ему самому вопрос казался яснее ясного.

Словно угадав его мысли, Жамсаран твердо произнес:

— Не огорчайтесь, товарищ Дооху. Тут сказывается инерция укоренившихся привычек, отсутствие широкого взгляда на вещи. Многие пока еще руководствуются лишь узковедомственными целями. Садга и его сторонники боятся, что их интересы будут ущемлены, что якобы пострадают интересы поселка. Но для этого нет никаких оснований — он же знает, что в Баян-сомоне будет организован крупный бригадный центр, где так же, как и на центральной усадьбе, начнется жилищное строительство, откроется новый магазин. Верно?

— Я-то это понимаю, — усмехнулся Дооху. — А вот некоторые, включая Садгу, делают вид, будто не понимают.

К Дооху подбежал запыхавшийся посыльный, вручил телеграмму с вызовом в аймачный центр.

Переночевав в поселке, Дооху вместе с Жамсараном вернулся в город. В тот же день состоялось заседание бюро аймкома партии. Все аргументы, которые приводил Дооху в пользу изъятия скота из личного хозяйства, которые он уже неоднократно приводил в различных инстанциях, не произвели никакого впечатления на членов бюро. Факты говорили сами за себя — налицо приписки в численности общественного скота. В ходе проверки выяснилось также, что при учете скота был случай, когда Дооху поверил на слово одному недобросовестному табунщику и засчитал ему численность табуна без предъявления животных. Выходит, Дооху не со всеми был одинаково принципиален.

— Это случилось всего один раз! — воскликнул Дооху. — Табунщик не успел пригнать коней с дальнего пастбища.

— Но ведь он обманывал вас! Или вы нарочно закрыли глаза на обман?

Дооху и не отрицал своей вины. Единственное, что он упорно отказывался признать, так это то, что он действовал будто бы умышленно. Он и сейчас твердо убежден — людям надо доверять. Его доверием пренебрегли, из этого он сделает надлежащие выводы, но не ручается, что отныне все будут у него на подозрении.

Непринципиальность — таков был вывод бюро. За это полагалось партийное взыскание. Его перевели из членов партии в кандидаты сроком на один год.

Горькая обида душила Дооху, когда он возвращался домой. Он не стал дожидаться почтовой машины, а попросил коня у своих знакомых и сейчас ехал по голой степи один, пытаясь утихомирить разбушевавшееся сердце. Нет, он и не думал спорить, когда кто-то из членов бюро предложил перевести его в кандидаты. Судорожно сцепив пальцы, чтобы не выдать дрожь в руках, он заявил, что согласен с данной мерой и впредь будет проявлять бо́льшую принципиальность. То-то обрадовался бы Садга, увидев Дооху в смятении. «Главное теперь — не позволить себе уйти в обиду, — думал председатель, понукая коня, — ему вдруг нестерпимо захотелось увидеть лица своих близких. — Жизнь не остановилась, следовательно, будем продолжать работать дальше».

ЗАГАДКА