От кочевья к оседлости

— Случилось! Чистое безобразие! — взорвался Загд. — Куда только правление смотрит! Или председатель с ума спятил? Представляете, молодежь решила на усадьбе осины сажать. А кому они нужны, осины эти? Из их листьев чая не заваришь. Загд все понимает — молодежь подражает горожанам, да и у тех не всегда деревья приживаются, а ведь там ученых поболе нашего. Вот и я хочу сказать Дооху: хватит, дорогой мой, зря рабочую силу расходовать. Не то сын Лувсанпэрэнлэя Магнай забрал из нашего хотона двух парней, пусть их освободят, у них и дома работы по горло. — Загд перевел дух. От такой пылкой речи он весь взмок, его маленькие, обычно плутоватые глазки смотрели теперь гневно и беспокойно. Но пуще прежнего осерчал Загд, когда вместо сочувственных слов, которые он надеялся услышать от старика, в ответ зазвучал громкий хохот:

— Ну и отсталый же ты, Загд! А еще молодой. Ха-ха-ха!

Хотел было Загд надерзить старому Намхаю, да куда там! Того уже и след простыл.

ЕДИНОЕ МНЕНИЕ

Вот и начали отцветать степные травы. Осыпаются лепестки, легкая желтизна ложится на листья. Но это не смерть, ибо начинают вызревать семена, которым суждено дать жизнь новым растениям будущей весной. Вот подсохнут семенные коробочки, потом лопнут, и разнесет ветер семена по земле. Об этом невольно думалось Дооху, когда он ехал степью на своем коне, который шел такой легкой иноходью, что иногда забывалось, что ты в седле. Острый глаз Дооху выхватывает осыпающиеся цветы из общей массы начавшей жухнуть травы, и он думает о том, как коротка жизнь у степных тюльпанов, да и у человека она тоже не очень-то длинная. Хватит ли ему, Дооху, отведенного срока, чтобы осуществить все свои планы? Тюльпан пробивается ранней весной, когда земля еще не успела как следует отогреться, и не страшны ему ни морозные утренники, ни холодные ливни. Но вот установилось благодатное тепло, все вокруг источает жизнь, а он безвременно вянет. Кончилась его пора. Не так ли и у людей? Конечно, все его обиды — дело личное, и невзирая ни на что он будет продолжать свое дело. Но личное, оказывается, может и мешать, как ни стараешься отмахиваться от него. Бывают люди, у которых даже при пустяковых трудностях опускаются руки. Неужто ты, Дооху, из таких?

Дооху вновь и вновь пытается разобраться в причинах своих обид. Временами он начисто забывает о своих огорчениях, временами против воли задумывается о возможной перемене мест. А душа — она ведь живая — подобно ослабевшей от чрезмерного натяжения струне, начинает дребезжать и ныть. Вот и сейчас вид отцветающих тюльпанов разбередил председателю душу. Не потому ли грустно ему, что его имени не оказалось в списке награжденных? Ерунда! Об этом даже подумать стыдно. Достаточно того, что наградили Сурэна. Вот уж кто действительно достоин поощрения. Почему же все-таки Дооху ощущает желание уехать в тот аймак, где он работал прежде? Наверняка струсил, испугался осложнений. А чего ему бояться? Совесть его чиста перед партией, перед народом, в конце концов, перед самим собой. Дооху пытается взглянуть на себя как бы со стороны, но это удается плохо. Далеко на горизонте маячит величавая вершина горы Буудай. Обычно она кажется Дооху гигантским серебряным шлемом. Сегодня она напоминает ему колонну из прозрачного халцедона, подпирающую небосвод. Это постаралось солнце — отвесные лучи пронзили туманную дымку, укутавшую гору, и она предстала перед человеком в своем новом обличье. Где еще увидишь этакую красотищу? Сросся с нею душой председатель, глубоко ушел корнями в здешнюю жизнь. А главное — разве можно отречься от обещания, данного партии, что, как говорится, не щадя живота своего, отдаст он все силы подъему объединения. Он прибыл сюда по зову партии, по зову собственной совести. «Обещание было красиво, как цветущий тюльпан. Но недолог век красивого цветка. Выходит, и обещание его таково же. Нет, не будет так!» — мысленно восклицает Дооху и пускает коня в галоп.