От кочевья к оседлости

— Уж не собралась ли ты отца стыдить? Сегодня же едешь домой, я и коня тебе привел.

Цэвэл потупилась. Множество самых разнообразных мыслей пронеслось у нее в голове. Главная из них — как бы остаться на стройке. Ей совсем не хочется возвращаться. Внезапно она подняла глаза.

— Это ты, отец, вышел из объединения, а не я! И никуда я отсюда не поеду.

Спокойно, словно иного и не ожидал, Дамбий возразил:

— Это невозможно, дитя мое! Мы вступили всем аилом, аилом и выходим.

— Но я не хочу! — крикнула Цэвэл, заливаясь слезами. Напуганная собственной дерзостью, она зажала рот рукой. Но было поздно — ее и Дамбия окружили рабочие.

Тогда Дамбий, демонстративно проявляя свою отцовскую власть, нерушимую, словно скала, взял дочь за руку и повел за собой.

— А ну, расступись, ребята!

— До свиданья, Цэвэл, возвращайся к нам, мы будем ждать! — кричали ей вслед одни.

— Ты же ревсомолка, Цэвэл! Не слушай отца, нынче иные времена! — кричали другие.

Цэвэл кусала губы, чтобы не разреветься. Но не могла же она ослушаться отца! Она то и дело оглядывалась назад, и непрошеные слезы катились по ее щекам.

— Перестань оглядываться, дочка! — строго приказал Дамбий. — Лучше садись в седло.

Уже сидя верхом и держа в руках поводья, дочь заявила:

— Все равно силой меня не удержите, отец, сбегу я от вас.

— Неужто тебе чужие парни, наподобие сыночка Лувсанпэрэнлэя, дороже отца с матерью? Эх, Цэвэл, Цэвэл! — укоризненно воскликнул Дамбий. Но обидный намек отца только рассердил Цэвэл.

— Может быть! — крикнула она. Дамбий в слепой ярости стегнул ее коня, и напуганное животное понеслось вскачь.

— Тогда убей отца, коли не нужен! — крикнул он, задыхаясь от душевной боли, догнав всадницу. Но Цэвэл до самого дома больше не произнесла ни слова. Уныло плетясь за дочерью, Дамбий слушал внутренний голос, говорящий ему: «Дамбий-гуай, а ведь ты по собственной глупости свернул с широкого пути, и теперь твоей тропой никто идти не хочет, даже родная дочь. Смотри, не пообломай рога-то, упрямец ты этакий!»

Как ни странно, в этом тайном голосе чудились Дамбию знакомые интонации, принадлежащие его давнишнему супротивнику Лувсанпэрэнлэю. «Обязательно обломаешь, комолым останешься!» — вторил Лувсанпэрэнлэю другой знакомый голос — голос Цамбы.

ПРОДЕЛКА ВАНЧИГА

Слухи о том, что в уставе объединения могут произойти изменения, достигли ушей старого Пила. Неужто и вправду отнимут у объединенцев весь личный скот?

Жизнь старого Пила складывалась не совсем так, как ему хотелось бы. Пока он кашеварил на строительстве канала, было еще терпимо. Но вот на земледельческих работах стало тяжело, и он обратился в правление с просьбой поставить его на выпас сарлыков. Управляться с малочисленным стадом было нетрудно. Откочевав за гребень холма, Пил выпасал телят сарлыков, а старуха — коров. Кроме того, за небольшую мзду старики взялись присматривать за маленькой отарой, принадлежащей их дальним родственникам. Если личный скот и впрямь будет полностью обобществлен, старику придется лишиться этой малой статьи дохода. А ему очень этого не хотелось.

Однажды, выпустив телят на выгон, старый Пил улегся на берегу ручья и, покусывая травинку беззубым ртом, предался своим мыслям. Время бежало незаметно, к тому же ласково припекало солнышко, и, разморенный, Пил незаметно уснул.

— Ишь каков — сам хилый, а храп богатырский! — громко произнес вдруг кто-то над головой спящего. Старик вмиг очнулся. Над ним склонились закадычные дружки — Ванчиг с Гончигом. Их лошади стояли бок о бок.

Старик малость смутился, несколько раз кашлянул в сухонький кулачок и, дернув узкими плечами, будто взмахнув невидимыми крылышками, спросил:

— А-а, продавцы-покупатели, честь имею, куда путь Держите? Все ли у вас благополучно?

— Спасибо на добром слове, Пил-гуай! Мы собрались в аймачный центр, — ответил Ванчиг, искоса бросив быстрый взгляд на своего спутника. — С тех пор, как я перестал работать на пшеничном поле — до урожая, конечно, — спина у меня не болит, косточки не ломит. А вот с житьем-бытьем нелады. Едва с голодухи не помираю. Выпросил на выпас несколько голов крупного рогатого скота, тем и кормлюсь. Однако ни в чьей жалости не нуждаюсь!

Последние слова задели Пила за живое — ему частенько казалось, что в объединении его держат просто из милости. Он давненько не наведывался на центральную усадьбу и пока не знал, что за посильный труд ему начислены трудодни. Сейчас старик обиженно поджал губы.

— Объединение не ко всем одинаково относится, — с едва заметной ухмылкой продолжал между тем Ванчиг, медленно раскуривая красивую трубку с длинным белым мундштуком и резной головкой из ценного камня. Наверняка Ванчигу пришлось расплатиться за нее двумя-тремя упитанными овцами.

— Пил-гуай, а у вас есть личный скот? — будто невзначай поинтересовался Гончиг.

— Есть, как не быть? Без собственных; овечек где мясо возьмешь?

— Значит, будет о чем пожалеть, дедушка? — Гончиг незаметно сделал знак Ванчигу. Тот подхватил:

— Мы с вами давние знакомые, Пил-гуай, можно кое-что вам откровенно рассказать. Говори, Гончиг, ты!