От Копакабаны до Амазонки

Компания «Лайт», дающая свет, — на скамье подсудимых. Адмирал Магалди обвиняет ее в том, что «уже давно она отказывается произвести необходимые работы для увеличения потенциала генераторов и исправить сеть». Проблема иностранных компаний, взявших на откуп общественные службы, опять всплывает на поверхность, вновь поднимаются материалы обследований: им вменяются в вину все нарушения правил пользования водой и т. д. Поговаривают о какой-то темной истории с иностранным займом, взятым под правительственные гарантии (какими комбинациями они их добились, под чьим давлением?), который позволит основной компании, увеличивающей вследствие этого доходы вдвое, разделаться с долгом за 25 лет, а Бразилию обрекает вечно выплачивать проценты и все остальное, в долларах разумеется. Я окончательно запутываюсь в деле. Канцелярия президента при благосклонном согласии правительства Кеннеди ведет активные переговоры с другой электрокомпанией — «Бонд энд Шер». Дело топчется на месте: никак не договорятся о сумме и способах платежа.

Пресса сообщает о принятии правительством Гуларта антитрестовского закона; там же сообщается, что сержанты готовы взяться за оружие, чтобы добиться реформ, что в США за первые четыре месяца года была ввезена контрабандным путем 81 тысяча мешков кофе и что полиция Рио нашла два мешка писем у почтальона, которому надоело их разносить. Я не разделяю иронии знакомой французской пары, с раздражением высмеивающей все эти события, — может, потому, что растущая девальвация съела все их сбережения; в тот же день я прочел в крупнейшей парижской вечерней газете о том, что уставшая за день на службе женщина выстрелила в двух парней, шумевших под ее окнами, что мадам Журдэн пять лет носила в животе 240 граммов стали, забытых там рассеянным хирургом, что супруги в департаменте Гар убили своих пятерых детей, а некий почтмейстер воровал деньги, чтобы играть заочно на скачках. Неужели соломинка здесь по ту сторону тропиков становится бревном?

Эти несколько дней вынужденного безделья я провел с Леонидасом. Несколько раз я пытался добиться приема у губернатора Карлоса Ласерды — оказалось, что он уехал. Леонидас повел меня на «Маракану», самый большой в мире стадион, своего рода футбольный собор, где я видел фантастический матч, спортивный балет, вызывающий такие страсти, что Леонидас сломал свою скамью. Я же повел его в фавеллы: бараки, прилепившиеся к склону холма, где мы встречаем белых, живущих в одинаковой нищете бок о бок с неграми.

Провожу тест на расовую терпимость — Леонидас ярко выраженный негр; интересно, станут ли меня упрекать, что я сижу с ним в ресторане или в театре? Может, нам откажут в месте под предлогом, что все столики заняты, красноречиво выражая свое молчаливое осуждение? Может, нас станут толкать и издевательски хихикать или попросту провоцировать? Конечно, здесь нет разделенных на две части автобусов, разделенных школ и ресторанов, ничего подобного бы не потерпели, но, может, существует скрытое неодобрение, подспудная враждебность?.. Ничего. В Бразилии как в законах, так и в традициях и в повседневной жизни нет ничего, где бы хоть как-то проявлялась дискриминация, «черный кодекс», многочисленные запреты смешения рас, столь распространенные в других частях Нового Света. Все наоборот. Разве барон де Синимбу не заявлял за 20 лет до отмены рабства американцу Агассизу, что вольных негров вполне можно сравнить с белыми как по уму, так и по умению? Агассиз в своей книге «На отдыхе в Бразилии»[79] отвечал, что, конечно, подобное сравнение допустимо лишь с расой «менее энергичной и жизнеспособной», чем англо-саксонская. Кудрик нам, бедным хилым латинянам!

Но ведь рабство было отменено лишь в 1888 году, менее века назад, и, по словам Токвилля: «Естественный предрассудок заставляет человека презирать того, кто был его подневольным, еще долгое время после того, как он стал ему равным».

Я ищу следы, отголоски. Не нахожу ни глухого сопротивления, ни отказа в столике, ни враждебности в отношении. Леонидас, которого я не посвятил в курс дела, нисколько не смущаясь, всюду ходит со мной. Не забудем, что фактически отмена рабства началась задолго до 1888 года. Как и во всем, что касается Бразилии, здесь надо провести различие между зонами — сахарной, золотой и кофейной. Надо считаться с тем, что в одном месте еще остается принуждение и феодализм, а в другом вводятся самые современные формы культуры и индустриализации. Золотая лихорадка высвободила значительную часть негров, с концом паулистского кофейного бума пробил час рабства в этих краях. Но разве можно обобщить столь громадный и противоречивый народ? Как провести на отсталых сахарных плантациях Ресифи прогрессивные начинания Сан-Паулу?