На Ближнем и Среднем Востоке изменения во взаимоотношениях СССР и США запаздывали. Слишком глубоко было недоверие между Москвой и Вашингтоном. В США никак не могли представить себе, что та ограниченная и конструктивная роль, которую Советский Союз готов был играть на Ближнем и Среднем Востоке, не была обманом и никак не противоречила глобальным и региональным интересам США; что даже старые доперестроечные заявления о наличии у СССР законных интересов в регионе, непосредственно расположенном у его южных границ, просто отражали реальность, а не экспансионистские замыслы.
Нужны были доказательства новых подходов или, называя вещи своими именами, готовность на уступки, чтобы атмосфера в регионе начала меняться. Но прошло несколько лет, прежде чем у горбачевского руководства дошли руки до Ближнего и Среднего Востока.
Решение о выводе советских войск из Афганистана стало важнейшей вехой на этом пути.
На этот раз советское руководство провело многочисленные консультации с экспертами, изучалась обстановка на месте. Стала ясной невозможность выиграть войну, продолжавшуюся уже шесть лет. Раскол в Народно-демократической партии Афганистана не оставлял надежды на консолидацию власти.
Война становилась все более непопулярной внутри СССР. Военнослужащие из среднеазиатских республик просто не хотели сражаться в Афганистане, и вся тяжесть войны лежала на славянской части вооруженных сил, не видевших ни цели, ни смысла в жертвах.
Нужно было убрать трудности, которые советское вмешательство создавало во взаимоотношениях с США, Западной Европой, Китаем и некоторыми частями мусульманского мира, в особенности с Пакистаном, Ираном, Саудовской Аравией. Казалось бы, вывод советских войск из Афганистана облегчал поставленные задачи. СССР потерпел политическое поражение, значение которого было смазано тем, что и само советское общество уже отказывалось от той социально-политической модели, которую пыталось навязать своей стране с советской помощью революционное афганское руководство.
В период правления М. Горбачева отношения СССР с другой важнейшей страной северного яруса — Турцией шли в русле уже отработанных формул и методов и соответствовали стратегическим установкам горбачевского руководства.
С началом поставок в Турцию в 1987 году советского природного газа значительно возрос ежегодный товарооборот между двумя странами. К началу 1990 года он вчетверо превысил уровень 1986 года, достигнув 1,3 млрд долларов. Турция предоставила СССР банковские кредиты для закупки товаров народного потребления на 300 млн долларов, а также кредит на 350 млн долларов для финансирования строительства и реконструкции в СССР предприятий легкой и пищевой промышленности. Был создан ряд совместных предприятий.
В 1990 году были подписаны соглашения о культурном сотрудничестве, о борьбе с незаконным оборотом наркотиков, а также в области рыболовства, правовой помощи и защиты инвестиций.
В декабре 1990 года Анкару посетил министр иностранных дел СССР Э.А. Шеварднадзе. А в марте следующего года президент Турции Тургут Озал нанес визит в СССР и подписал Договор о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве. По мнению Т. Озала, этот договор поставил отношения двух стран на новую правовую основу в рамках и духе общеевропейского процесса{290}
.Еще шла война в Афганистане, но некоторое советско-египетское сближение, начатое после прихода к власти в Египте Хосни Мубарака, продолжалось. В 1985 году состоялся обмен послами. Стороны стремились к компромиссам и взаимопониманию. Было достигнуто соглашение о выплате Египтом в течение двадцати пяти лет военных долгов, замороженных Садатом. Это открыло дорогу для нового развития экономических связей. Естественно, что Каир отнюдь не собирался переориентировать свою политику, тесно связанную с США. Но нормализация отношений с СССР несколько расширяла свободу маневра Х. Мубарака в отношениях и с Вашингтоном, и с другими арабскими странами.
СССР и Египет обменялись парламентскими делегациями. СССР посетил и заместитель премьер-министра, министр иностранных дел Египта Абдель Магид, а в мае 1990 года — президент Хосни Мубарак.
Последующие события показали, что оптимизм многоопытного посла был несколько преждевременным.