От литеры до литературы. Как письменное слово формирует мир, личности, историю

Маркс и Энгельс помнили о всемирной литературе и тогда, когда думали о будущем только что сочиненного текста. Преамбулу они завершили смелым заявлением, что «“Манифест”… публикуется на английском, французском, немецком, итальянском, фламандском и датском языках»[586]. Конечно, это очень скромно по сравнению с сегодняшними книгоиздательскими проектами, которые могут предусматривать перевод на множество языков, но в 1848 г. для собравшейся с разных концов Европы группы революционеров это было весьма дерзко: для выполнения обещания требовались переводчики, печатники и распространители во многих странах. Но, поскольку сказание, изложенное в «Манифесте», касалось всего мира, то и сам «Манифест» хотел, чтобы его читали везде: он желал войти в состав всемирной литературы.

В конце января Маркс получил из Лондона довольно резкое письмо, напоминавшее о том, что документ нужно представить к 1 февраля. Авторы не уложились в срок, но не слишком опоздали. За несколько месяцев они сумели переработать все, что узнали друг от друга, в необычный текст, который стал образцом для всех последующих манифестов. Не ставя себе такой цели, они подарили мировой литературе новый жанр манифеста.

Если в Лондонском штабе «Союза коммунистов» и поняли, что получили шедевр, то не сказали об этом вслух. Впрочем, распространение документа в прессе началось сразу же, но в газетах «Манифест» опубликовали не целиком[587]. За время, прошедшее со дня смерти Бенджамина Франклина, количество газет быстро увеличивалось, и в них стали печатать крупные произведения: частями, на протяжении нескольких месяцев, публиковались даже романы. «Манифест Коммунистической партии» тоже печатали несколькими частями (что говорило о высокой популярности такой формы публикации), хотя в нем насчитывалось всего двадцать три страницы, и он был рассчитан на последовательное чтение за один раз[588]. По этой причине Союз решил издать текст еще и в виде отдельной брошюры. Эти две различные по форме публикации впервые должны были точно сообщить миру о намерениях авторов.

Через считаные недели после публикации по всей Европе вспыхнули революции. За демонстрациями последовали забастовки, за забастовками – восстания и возникновение новых национальных собраний, которые требовали новых конституций и новых прав. Маркс и Энгельс были в восторге. Совершенно не имело значения, что Марксу пришлось покинуть Брюссель; он просто возвратился в Париж, центр революционной деятельности. В Париже и в Германии Маркс и Энгельс организовывали и вырабатывали стратегию, издавали газеты и брошюры, отчаянно пытаясь направлять стремительно развивающиеся события.

Единственное разочарование для них в эти яркие времена заключалось в том, что революции не имели абсолютно ничего общего с «Манифестом». Их работу просто никто не заметил. «Манифест Коммунистической партии» не оказал сколько-нибудь заметного влияния на события и даже не вызвал никаких откликов. Зато выпускать новые издания становилось все труднее: старые режимы сопротивлялись революционному подъему не только силами армии и полиции, но и ужесточением цензуры. «Союз коммунистов» вынужден был уйти в подполье, вернуться к методам тайного общества, от которых стремился отказаться, и в конечном счете был распущен. Маркс и Энгельс были вынуждены беспомощно наблюдать, как сходило на нет революционное движение и уходил из общественного внимания текст, при помощи которого они безуспешно пытались влиять на народный подъем.

Довольно долго после 1848 г. было неясно, выживет ли «Манифест» вообще. Несмотря на грандиозные планы публикации этого текста одновременно во многих странах, в реальности изданий было мало. За десять лет, с 1853 по 1863 г., вышло лишь одно новое издание: печать пребывала под строгим контролем властей, и безнаказанно напечатать подрывную литературу было очень трудно. Первый перевод на русский язык напечатали не в царской России, а в относительно либеральной Женеве, перевод на шведский – в Соединенных Штатах. Рассеянные группы преданных сторонников пытались донести «Манифест» до читателей, но не достигали особого успеха[589]. В эту пору реакции текст казался устаревшим, производил впечатление рудимента ушедшей в прошлое революционной эпохи.