От литеры до литературы. Как письменное слово формирует мир, личности, историю

Успех романа, сначала расходившегося в рукописных копиях, а потом и в печатных изданиях, вызвал ревность. «Повесть о Гэндзи» наполнена высокими оценками двух литературных источников японской культуры – буддистских сутр и конфуцианской классики, но сам роман очень далек от этих канонов. И буддисты, и конфуцианцы поняли, что на сцену вышел новый многообещающий литературный жанр. Вскоре конфуцианцы объявили чтение романа неподобающим занятием[324], а буддисты утверждали, что Мурасаки мучается в аду за свои грехи. Но даже противодействие столь авторитетных сил не остановило распространение «Повести о Гэндзи». Этот чрезвычайно содержательный роман, включавший в себя еще и сотни стихов, стал ориентиром для культуры, всеобщим источником цитат и афоризмов. Он успешно конкурировал с более ранней литературой и укреплял культурную идентичность Японии и ее независимость от Китая.

Сотни лет «Повесть о Гэндзи» господствовала в Японии – сначала как своего рода учебник, затем как историческая иллюстрация и, наконец, как классическая литература, – но она так и не покидала пределов острова. Лишь после 1853 г., когда Японию силой заставили открыть торговые отношения с Западом, остальной мир получил первое, смутное представление об этом тексте – в форме ширм с эпизодами из романа. Роман стал частью обыденной жизни Японии, и сцены из него часто изображались на ширмах, которые, благодаря возникновению новых торговых связей, стали попадать в Европу в связи с появлением там моды на все японское. Привозили туда и веера, украшенные каллиграфически выполненными цитатами из произведения Мурасаки Сикибу. Бумажная культура, описанная ею, теперь направляла ее труд в Европу, а оттуда и в другие части света.

Складная ширма из шести частей с изображением сцен из «Повести о Гэндзи». Работа Кано Цунэнобу (1636–1713)

Западные коллекционеры стали задумываться о происхождении картинок, столь тщательно изображенных на бумажных ширмах и веерах, и получили первое представление о тексте из частичного перевода, сделанного в конце XIX в. Но вся «Повесть о Гэндзи» в переводе Артура Уэйли прорвалась в западную культуру лишь в начале XX столетия, спустя почти тысячу лет после того, как произведение появилось на свет. Западный мир, к своему великому изумлению, узнал, что литературный жанр романа, который большинство считало сугубо европейским вкладом в литературу, был изобретен тысячу лет назад японкой, даже имя которой нам неизвестно.

АВТОР СМОТРИТ В ПРОШЛОЕ

Однажды женщина, которую мы именуем Мурасаки Сикибу, уже закончив работу над «Повестью о Гэндзи», смотрела на озеро, где с каждым днем собиралось все больше и больше водоплавающих птиц. Комнаты в ее жилище были куда проще, чем роскошные дворцовые помещения, к которым она давно привыкла. Ей вспоминалось, что раньше она всегда замечала цветы, пение птиц, небеса, сезонные перемены в небе, луну, мороз и снег. Но все это осталось в прошлом, и она без интереса наблюдала за сменой времен года, с болью осознавая одиночество, которое ощущала с тех давних пор, как умер ее муж. С тех пор все сильно изменилось: она стала видной придворной дамой и писательницей, но потеряла связь со многими старыми знакомыми, с которыми некогда обменивалась стихами. Что же делать теперь, чтобы избыть одиночество, преодолеть подавленность?

Порой, когда ею овладевало подобное настроение, она отправлялась в библиотеку, находившуюся теперь в совершенном запустении, кишевшую противными многоножками, и брала старинную японскую повесть или даже какой-нибудь из китайских свитков. Она помнила, как государыня, которой она служила, попросила ее читать вслух китайские стихи и как она потом жалела об этом, потому что тогда-то и поползли слухи о ее необыкновенной учености. Но сегодня она взяла собственную книгу, «Повесть о Гэндзи». Некоторое время тому назад глава ее клана, самый могущественный человек во всей Японии, забрал у нее чистовой экземпляр текста и дал его своей второй дочери. Мурасаки Сикибу не столько обрадовалась этому успеху, сколько встревожилась, что некоторые эпизоды в «Повесть о Гэндзи» повредят ее репутации при дворе… Вдруг чтение собственного романа, выросшего до такой неслыханной величины, развеет ее тоску? Нет, не помогло. Обычного удовольствия не ощущалось, и Мурасаки Сикибу была глубоко разочарована. В конце концов она взяла кисточку и написала стихотворение такой же бывшей придворной даме, понимая, что ей теперь остается общаться лишь с теми, вместе с кем она служила императрице. Когда же подруга прислала ответ, Мурасаки Сикибу восхитилась каллиграфией, и ей стало немного легче.

Откуда мы можем знать, что думала загадочная писательница в некий день тысячу лет назад? Мурасаки Сикибу открыла самые сокровенные мысли и чувства своих персонажей, рассчитывая, что читатели и слушатели заинтересуются стремлениями и разочарованиями ее вымышленных созданий. Но она сделала и кое-что еще, понятное нашему современнику: она записывала свои мысли и чувства в дневник.