От Носке до Гитлера

Иосиф Геббельс старается как можно выше приподняться на цыпочках на балконе гостиницы "Кайзергоф", в которой еще только вчера мирно уживались рядом вожди национал-социалистической партии с членами правления Всегерманского общества вспомоществования евреям. Только на цыпочках может он из-за широких спин бывших генералов и высоких чиновников старого режима рассмотреть, что делается на площади перед гостиницей и на Вильгельм-штрассе, как идут сомкнутыми рядами демонстранты, члены его партии, ее вооруженных боевых организаций и "Стального шлема", вождь которого стоит у окна имперской канцелярии рядом с Гитлером, как член правительства, в то время как Рем, командир боевых отрядов национал-социалистической партии, должен удовлетвориться скромным местом на балконе гостиницы. Главный редактор "Ангриффа" уже теперь слышит мысленно не треск пулеметов, о котором он мечтал, как о сопроводительной музыке к "маршу на Берлин", а всего только треск наборной машины, которая будет жадно набирать строчки его очередной километрической передовицы. Хочется найти какие-то новые слова, какие-то формулы победы и песнопения, а в голову лезут отрывки из того самого романа Достоевского "Бесы", из которого он впервые знакомился с тем, как воспользоваться идеями социализма для того, чтобы сделать его "национальным" т. е. превратить его в оружие той самой контрреволюции, которая сегодня торжествует как-то совсем по-иному, чем он, Геббельс, себе это представлял. Он смотрит на всех этих людей старого режима, немыслимых без мундира, и вспоминает разговор Петра Верховенского с Николаем Ставрогиным: "Идет? Как нельзя легче. Я вас посмешу: первое, что ужасно действует — это мундир. Нет ничего сильнее мундира. Я нарочно выдумываю чины и должности: у меня секретари, тайные соглядатаи, казначеи, председатели, регистраторы, их товарищи — очень нравится и отлично принялось". (А как смеялась над всеми этими чинами в гитлеровской организации, над приказами Гитлера по его "армии" "демократическая" печать, ничего не понявшая во всей тактике и психологическом построении национал-социалистического движения, рассчитанного прежде всего на взбунтовавшегося мещанина). "Затем следующая сила, разумеется сантиментальность. Знаете, социализм у нас (читай: в тех слоях, к которым обращаются Гитлер и Геббельс) распространяется преимущественно из сантиментальности (министр пропаганды Геббельс скажет патетически в своем воззвании по поводу "национально-трудового" праздника первого мая: "Чтите труд и уважайте рабочего! Мозг и руки должны заключить неразрывный союз!"). Но тут беда, вот эти кусающиеся подпоручики (в 1933 г. сказали бы, конечно, взбунтовавшиеся мелкие буржуа); нет-нет да и нарвешься. Затем следуют чистые мошенники; ну, эти, пожалуй, хороший народ, иной раз выгодны очень, но на них много времени идет, неусыпный надзор требуется (Геббельс невольно вспомнил, сколько усилий он потратил после своего назначения руководителем берлинской организации, чтобы скрыть ее слишком уж явно уголовные элементы, и как затем тут же рядом на балконе стоящий полковник Рем опять набрал в вооруженные отряды национал-социалистов бандитов и головорезов — Н. К.). Ну и, наконец, самая главная сила, цемент все связующий, — это стыд собственного мнения. Вот это так сила! И кто это работал, кто этот "миленький" трудился, что ни одной-то собственной идеи не осталось ни у кого в голове! За стыд почитают!" Геббельс вспоминает, как на этом месте Николай Ставрогин сердито прерывает "бисер" Петра Верховенского и удовлетворенно улыбается, ибо Адольф Гитлер оказался в этом смысле практичнее и разумнее Ставрогина. Он верит своему Геббельсу — Верховенскому, когда тот ему говорит: "А коли лежит просто, рот раззевает на всех, так как же его не стибрить! Будто серьезно не верите, что возможен успех? Эх, вера-то есть, да надо хотения. Да именно с этакими-то и возможен успех".

После выборов 5 марта 1933 г. Геббельс скажет всяким "демократам" и социал-фашистам: "Именно для того, чтобы доказать, что мы не диктатура меньшинства, мы устроили выборы. "Берлинер Тагеблатт" пишет: "Такие выборы может устроить любой хозяин государственного аппарата". На это мы отвечаем: ведь и вы владели этим аппаратом. Ваше дело, если вы не умели им пользоваться. Государственный аппарат не игрушка: кто не умеет им пользоваться, тот его не заслуживает, тот его теряет".

"Не надо образования, — опять лезут Геббельсу в разгоряченный мозг цитаты из "Бесов": — "Довольно науки". Эх, кабы время! Одна беда — времени нет. (Как говорит Адольф Гитлер: "Дайте нам только четыре года спокойно работать!") Мы превозносим разрушение… почему, почему, опять-таки, эта идейка так обаятельна! Но надо, надо косточки поразмять. Мы пустим пожары (Рейхстаг поджечь, — мелькает в голове у Геббельса). Мы пустим легенды".