От первого лица

Ф* вполне может прочесть этот рассказ. Она часто говорила, что ее интересуют только ныне живущие писательницы, но как знать – может увидеть и этот мой текст. А если прочтет его – должна догадаться, что речь здесь о ней. Однако саму ее вряд ли обидят мои слова, что она-де «самая уродливая женщина из всех моих знакомых». Наоборот, пожалуй, даже позабавят. Сама она лучше прочих сознавала, что лицом отнюдь не удалась, и я вовсе не преувеличиваю, называя ее уродливой, – ей даже нравилось пользоваться этим как преимуществом.

Такие примеры, насколько я понимаю, в обществе крайне редки. Уродливых женщин, осознающих собственное уродство, не так уж и много. А чтобы откровенно принимать этот факт и даже выискивать в своем уродстве маленькие прелести… нельзя сказать, что таких нет вовсе, но их меньшинство. И в этом смысле – да, она и вправду была необычной. И необычность эта привлекала к ней не только меня, но и многих других. Так магнит притягивает к себе всякий металл – в том числе и самый разный лом.

Разговор об уродстве – это разговор и о красоте.

Я лично знаю и несколько красивых женщин. Все признают их красоту и провожают очарованными взглядами. Однако никто из этих красавиц – ну, по крайней мере, многие, – насколько я вижу, не получают безоговорочного удовольствия от собственной красоты. Мне это кажется очень странным. Красивые от рождения женщины постоянно вызывают интерес у мужчин, другие женщины им завидуют, они избалованы. Получают горы дорогих подарков, кавалеров сами себе выбирают. Так почему ж не выглядят они счастливыми, а порой и вовсе унылы?

Если приглядеться, большинство моих знакомых красавиц недовольны своими некрасивыми местами (а в теле любого человека непременно где-нибудь что-то такое да найдется). Такие места их раздражают. Недовольство и раздражение не дают им покоя. Любой незначительный изъян, пустячное повреждение – и они не находят себе места, а порой даже страдают. Ну а как тут не страдать? Большие пальцы ног крупноваты, к тому же ногти странно изогнуты, а левый и правый соски – разного размера. Одна моя очень красивая знакомая вбила себе в голову, что у нее очень длинные мочки ушей, а потому всегда старалась скрыть их прической. По мне, так все равно, длиннее мочка уха или короче (знакомая лишь раз показала мне свои уши, но мочки выглядели нисколько не крупнее обычных). А может, за выражением «длина мочки уха» кроется некий иной смысл?

Разве в сравнении с красавицами те женщины, кто по-своему наслаждается отсутствием красоты или даже собственным уродством, наоборот, не счастливы? У любой красавицы где-нибудь скрыто уродливое место – так же и у любой уродины есть место красивое. И эти, в отличие от красавиц, похоже, наслаждаются такими местами, совершенно не стесняясь. В этом нет ни подмены, ни метафоры.

Не взыщите за банальность, но все в том мире, где мы живем, может вдруг в корне поменяться от того, как на это взглянуть. Смотря как ложатся световые лучи, тень становится светом, а свет – тенью. Позитив превращается в негатив и наоборот. Мне сложно судить, в этом ли суть мироздания или же это просто обман зрения. Так или иначе, будем считать, что Ф* умело играла световыми лучами.

С Ф* меня познакомил один мой приятель. Было мне тогда чуть за пятьдесят, а ей, полагаю, лет на десять меньше. Однако возраст не имел для нее значения. Внешность затмевала почти все прочие ее личные качества. Возраст, рост, форма и размер груди как бы меркли перед ее отсутствием красоты. В расчет не брались также ни форма ногтей на больших пальцах ног, ни длина мочки ушей.

Я случайно встретил того своего знакомого на концерте в зале «Сантори»[29], в антракте. Они с Ф* пили вино в фойе. Главным номером вечера была симфония Малера (которая по номеру – признаться, забыл). А в первом отделении исполняли «Ромео и Джульетту» Прокофьева. Приятель представил меня Ф*, и все мы за вином поговорили о музыке Прокофьева. Как выяснилось, они столкнулись здесь же. Выходит, мы втроем пришли на концерт каждый сам по себе. Между теми, кто ходит на концерты в одиночку, обычно возникает нечто вроде солидарности.

При первом же взгляде на Ф* меня внутри передернуло: до чего же она уродлива! Однако женщина улыбалась и держалась с таким достоинством, что мне стало стыдно за свои мысли. И пока мы беседовали, я мало-помалу перестал замечать в ней уродство. Вообще не думал о ее внешности. Она оказалась хорошей собеседницей, говорила интересно и на любые темы, остро парировала и неплохо разбиралась в музыке. Когда прозвонили к началу второго отделения и мы расстались, я подумал: «Ей бы милое личико – или хотя бы лицо немного приятней, – какой бы она стала привлекательной!»