От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах)

Иными словами, чтобы мыслить быстро и точно, нужно мыслить математически. Тем, кто день и ночь пересчитывал фун­ты и соверены, это соображение казалось бесспорным. Математику стали боготворить.

Появились люди, обладавшие истинно математическим способом понимания явле­ний. Знаменитый Дж. Максвелл, преобра­зивший фарадеевские озарения в изящные формулы, подписывал статьи псевдонимом dp/dt.

Математизация (а кое у кого арифметизация) рассудка охватывала все области жизни.

Явились картины, колорит которых опре­делялся не чувством цвета, а формулой. Математический счет и ритм подавлял мелодию стихотворной фразы. Такие стихи не были безобидными детскими считалками:

Восемь-шесть-двенадцать-пять — двадцать миль на этот раз,

Три-двенадцать-двадцать две — восемнадцать миль вчера —

(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)

Отпуска нет на войне!

(Р. Киплинг)

Соблазн заменить работу живой силы автоматизмом формул — соблазн, психоло­гически сходный с поисками вечного дви­гателя,— доходил до крайностей. Казалось, математика превышает права, и уже не ра­зум командует математикой, а математика разумом.

В 1881 году в Лондоне вышло в свет со­чинение Ф. Эджеворта «Математическая психика». Автор задался целью выразить количественно человеческие чувства и опре­делить, таким образом, основы морали. Ни­чего смешного он в этом не видел. Ведь, по словам Ж. Гюйо, «английский утилита­ризм, в сущности, является — и заслуга Бентама в том, что он понял это,— прило­жением арифметики и алгебры, особым ви­дом моральной экономии; он должен вы­числять то, что кажется наиболее чуждым всякому вычислению — нравственность». В дни, когда Ф. Эджеворт компоновал свои уравнения, на его родине шла ожесточен­ная борьба ирландских крестьян за свои права. Исследованию этой борьбы Ф. Эджеворт посвятил специальную главу, назвав ее «Нынешний кризис в Ирландии».

Причина этого кризиса объясняется в «математической психике» не социальными причинами, а длинной четырехэтажной фор­мулой — дифференциальным уравнением с производными второй степени, в котором, кроме бесконечно малых, фигурирует и чис­ло π, означающее, как известно, отношение длины окружности к диаметру.

«В стрежне практической политики от­влеченное рассмотрение вопроса может по­казаться смешным,— признается автор.— Но оно, возможно, не так неуместно, если об­ратиться к крошечным ручейкам чувств и тайным пружинам, которыми должны опре­деляться любые действия» [12].

И нет ничего неожиданного в том, что выдуманный Конан Дойлом для погибели Холмса самый страшный преступник Европы, «Наполеон преступного мира» — Мориарти — был выдающимся математиком и за­нимал кафедру математики в одном из про­винциальных университетов.

Холмс мыслил как идеально отлаженная счетная машина. Его ум легко схватывал принципы математической логики. Он ощу­щал статистические закономерности, опре­деляющие вероятность поведения частиц, входящих в большие ансамбли. Ссылаясь на У. Рида, он объяснял: «Отдельный че­ловек — неразрешимая загадка, зато в сово­купности люди представляют собой некую математическую определенность. Разве мож­но, например, предсказать поведение от­дельного человека, но вы можете сказать точно, как поведет себя коллектив. Инди­виды различны, но процентное соотноше­ние различий в коллективе — постоянно. Так говорит статистика».

К числу главных достоинств своего дру­га Уотсон относил абсолютное хладнокро­вие во всех случаях жизни. Но это опас­ное достоинство. Обладатель его редко за­мечает, когда оно превращается в безду­шие.

Деятельность ученого, исследователя, так же как и деятельность поэта или музыкан­та, требует интеллекта, но интеллекта, оплодотворенного эмоцией.

А когда читаешь, как Холмс колотил трупы палкой, чтобы выяснить, не появляются ли синяки после смерти, вспоми­нается — по контрасту — рассказ А. Грина «Возвращенный ад» и его герой Марк, мыс­ли которого неразрывно связаны с душев­ной деятельностью, у которого между мыслью и сердцем подаерживается постоян­ная связь...

Холмс, по его словам, соблюдал строгую гигиену разума. Он сознательно отказывал­ся от любви, потому что «любовь — вещь эмоциональная, а все эмоциональное враж­дебно чистому холодному разуму. А разум я ценю превыше всего». Гигиена разума бы­ла сомнительной. По современным поняти­ям Холмс был невеждой, и невеждой прин­ципиальным. Например, он не знал, что Земля вращается вокруг Солнца, и не на­ходил нужным это знать. Свое невежество он оправдывал утилитарно: знать надо толь­ко то, что полезно, что необходимо для работы. Расширение кругозора ради обра­зования общих принципов, ради сознатель­ного, целеустремленного мировоззрения его не привлекало.

В молодости своей буржуазия широко распахнула врата познания, породила лю­дей, страдающих «болезнью мышления», а подряхлев, стала подозрительной, задер­нула шторы, замкнула засовы и оплачивала лишь те мозги, которые приносили барыши.