От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах)

Буржуазия предала творческий разум. Одним из симптомов этого и была утилита­ристская математизация всего вплоть до исчисления нравственности. И великий наш революционный философ Н. Чернышевский настороженно относился к попыткам пози­тивистов оскопить математическими знач­ками социальные, исторические и философ­ские науки.

Это, конечно, не означало, что все англи­чане стали внезапно математиками. Писа­тель С. Батлер, например, предупреждал, что «жизнь нельзя свести к точной науке». Стюарт Милль написал книгу, озаглавлен­ную «О свободе». Суть этой примечатель­ной книги А. Герцен передает так: «Оста­новитесь, одумайтесь! Знаете ли, куда вы идете? Посмотрите — душа убывает». Но ничего не помогало. Эксплуататоры использовали царицу наук — математику, чтобы выжимать из рабочих последние силы, «по закону» морить их холодом и голодом, подстригать личность на один фасон и превращать человека в нечто гур­товое, оптовое.

По мнению воспитанного математическим веком Холмса, бытие железно детермини­ровано. Он утверждал: «Идеальный мысли­тель, рассмотрев со всех сторон единичный факт, может путем дедукции воссоздать не только всю цепь событий, которые при­вели к этому факту, но также и все сле­дующие из него результаты».

Стандартный консерватизм английского быта способствовал убеждению, что в не­изменной цепи причин и следствий каждо­му предопределено свое место. Человек не ответствен ни за что. Личные усилия кого бы то ни было не могут убавить преступ­ность, не могут уменьшить зла.

Деятельность детектива в таком случае теряла смысл, становилась не более чем утехой, развлечением. И Холмс, как видно из некоторых его реплик, в глубине души склонялся к этому убеждению.

В эту мрачную перспективу не вносили просвета и утилитаристы, считавшие, что «поступки, заслуживающие осуждения, ча­сто истекают из таких качеств человека, которые заслуживают похвалу».

Видимо, и Холмс и его творец разделяли некоторые взгляды утилитаристов. Во вся­ком случае, в представлении справедливо­го, честного по натуре Холмса границы между злом и благом были сильно размы­ты. Не потому ли он передавал преступни­ка в руки полиции с крайней неохотой? Автор, видимо, сочувствовал Холмсу: в не­которых рассказах злодей погибал «по во­ле рока» или сам попадал в расставлен­ные им сети, в иных — оказывался неви­новным, в иных — действия убийцы оправ­дывались тем, что он уничтожал еще более страшного убийцу или справедливо мстил, в иных — преступление вообще оказыва­лось мнимым. Иногда Холмс употреблял всю силу разума на то, чтобы спасти ви­новного от полиции, утешаясь изречением вроде: «Возможно, я укрываю преступника, но зато спасаю душу».

Были редкие минуты, когда эта безоши­бочная машина задумывалась: «Зачем судь­ба играет нами — бедными, беспомощными червями?» И тогда казалось, что мощный разум — не счастливая особенность харак­тера Холмса, не часть его натуры, а что-то внешнее, мучительное, словно игла, пронзавшая мозг...

Познакомившись с Холмсом, легче разо­браться и в натуре его приятеля — второ­степенного персонажа и повествователя — доктора Уотсона.

Особенности эти отчетливо выступают по контрасту.

Холмс — интеллектуал, думающая машина с громадным коэффициентом полезного действия, типичное порождение холодного рационализма, пессимист. Как заметил еще М. Горький, типичный интеллектуалист всегда индивидуалист и поэтому «не мо­жет не переносить сознание оторванности и бессмысленности своего бытия на все процессы жизни».

Доктор Уотсон принадлежит к той самой сплоченной посредственности, о засилии ко­торой скорбел Ст. Милль. Он в меру не­возмутим, в меру спокоен, в меру само­уверен и доволен жизнью. «Это время ка­жется мне порой невероятного спокойствия и самоудовлетворенности»,— отозвался о пальмерстоновской Англии канадский поли­тик, и поведение доктора Уотсона до самых малых мелочей, до манеры его речи вклю­чительно, подтверждает этот отзыв.

В отличие от изысканного Холмса, позво­ляющего себе экстравагантности и цирко­вые эффекты, доктор Уотсон — типичный средний джентльмен, поведение которого определяется законами establishments.

Establishment — нечто вроде призрачного мировоззрения. Деспотизм establishments предписывал старшему отпрыску знатного рода идти в армию, среднему — чиновником министерства колоний, младшему — духов­ным лицом. Establishment предписывал гу­ся на рождественский стол. По методу establishments сочинялось множество неудо­бочитаемых романов «типов и быта» (те­перь их называют натуралистическими) — объемные сочинения с цитатами из Библии и эпиграфами из Гесиода и Вергилия.

Все эти романы были проникнуты атмос­ферой буржуазного уюта: пылающий ка­мин, сверчок, тяжелые драпри, а за окна­ми ледяной ветер и бездомный замерзаю­щий путник... Викторианский комфорт не полон без путника, замерзающего за ок­нами...