От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах)

Достоевский совершал невольную подме­ну: он считал, что разоблачает социализм, а на самом деле разоблачал извращения социализма. Обличения его звучали убеди­тельно. Научная теория социализма еще только рождалась, мелкобуржуазные экс­цессы были у всех на виду, и, главное, глубочайший талант сердцеведа позволил пи­сателю предугадать формы, в которые бу­дут рядиться анархизм и экстремизм в бу­дущем.

В центре внимания в «Бесах» оказался не творец социалистической революции — пролетарий, а обыватель, анархист, «„взбе­сившийся" от ужасов капитализма мелкий буржуа».

Достоевский и сам ощущал это. Один из его «мелких бесов», пройдоха Липутин, за­являл прямо: «Это в Европе натурально же­лать, чтобы все провалилось, потому что там пролетариат, а мы здесь всего только любители и, по-моему, только пылим-с».

На мой взгляд, «мелкие бесы» выписаны экономно, живо и выглядят естественней, чем их вожаки. Но кто о них рассказыва­ет — Достоевский или Антон Лаврентьевич? На этот вопрос трудно ответить. Как толь­ко сцену занимают «мелкие бесы», между гневным автором и деликатным хроникером наступает перемирие, основанное на том, что оба они питали к заблудшим нечто вро­де сочувствия, а может быть, и жалости. В этом смысле между ними не было раз­ногласий и им ничто не мешало вести рас­сказ, так сказать, дуэтом.

Вспомним Виргинских. Сущность «недоде­ланных» людей этого рода Достоевский об­рисовал в одной из своих статей резкими штрихами: «Умалчивая о своих убеждениях, они охотно и с яростию будут поздакивать тому, чему просто не верят, над чем втихо­молку смеются,— и все это из-за того толь­ко, что оно в моде, в ходу, установлено столпами, авторитетами... Вот что значит по­любить идею снаружи, из одного к ней при­страстия, не доказав себе (и  д а ж е  б о я с ь  доказывать), верна она или нет?» В романе Виргинские выглядят проще и жальче: «Сам Виргинский был человек редкой чистоты сердца, и редко я встречал более честный душевный огонь: «Я никогда, никогда не отстану от этих светлых надежд»,— говари­вал он мне с сияющими глазами». Торопли­во прочитав великое творение Чернышев­ского «Что делать?» и не разобравшись, что же все-таки следует делать, они ограничи­лись самым простым: стали жить «под ко­пирку». Правда, когда мадам Виргинская по образцу романа объявила мужу об отстав­ке и приняла в дом капитана Лебядкина, Виргинский по образцу того же романа буд­то бы произнес: «...друг мой, до сих пор я только любил тебя, теперь уважаю». Одна­ко, сказано далее, «вряд ли в самом деле произнесено было такое древнеримское изре­чение; напротив, говорят, навзрыд плакал».

Другая разновидность нигилиста, еще бо­лее трогательного, представлена восемнадца­тилетним юношей Эркелем. Это «был такой «дурачок», у которого только главного тол­ку не было в голове, царя в голове; но ма­ленького подчиненного толку у него было довольно, даже до хитрости». И дальше: «Если б он встретился с каким-нибудь преждевременно развращенным монстром, и тот под каким-нибудь социально-романти­ческим предлогом подбил его основать раз­бойничью шайку, и во имя пробы велел убить и ограбить первого встречного мужика, то он непременно бы пошел и послушался. У него была где-то больная мать, которой он отсылал половину своего скудного жало­ванья,— и как, должно быть, она целовала эту бедную белокурую головку, как дро­жала за нее, как молилась о ней! Я пото­му так много о нем распространяюсь, что мне его очень жаль».

Вряд ли найдется смельчак, который возь­мется доказать, кто в этом отрывке распро­страняется об Эркеле — Достоевский или Ан­тон Лаврентьевич (если, конечно, не привле­кать в качестве доказательства ту формаль­ность, что роман написан «от лица хрони­кера»). Оба они искренне жалеют мальчугана-убийцу, который и на суде не раска­ялся. О таких живущих чужим умом эркелях, видимо, думал Достоевский, когда пи­сал в «Дневнике»: «В возможности считать себя, и даже иногда почти в самом деле быть не мерзавцем, делая явную и бесспор­ную мерзость,— вот в чем наша современ­ная беда!»

Явственней звучит голос хроникера, когда речь заходит о другом «дурачке», капитане Лебядкине. Но и тут, в общем, дуэт «ав­тор — хроникер» выступает вполне гармо­нично. Необходимо отметить, что, изобра­жая разных близоруких «дурачков», Досто­евский верно угадал одну из причин живу­чести левацкого авантюризма. Недаром Ле­нин выписал слова К. Маркса: «...теперь мы уже знаем, какую роль в революциях игра­ет глупость и как негодяи умеют ее экс­плуатировать».