От солнца к солнцу

В доменном на пороге «бытовки» гостей встречает заместитель начальника цеха, человек средних лет с широким грубоватым лицом, с чуть воспаленными, как у многих доменщиков, веками, неулыбчивый, пожалуй даже мрачноватый, но тем не менее сразу же всем понравившийся. Он на первых же минутах повел беседу легко, естественно, словно она уже шла, прервалась почему-то и снова возобновилась. Это был разговор специалиста со специалистами, металлурга с металлургами, но и мне во многом понятный. Когда я слышу часто упоминаемое слово «кипо» («Какой у вас кипо?» «Кипо довольно высокий…» «И как же вы достигли такого кипо?..»), я знаю, что оно означает. Это альфа и омега для доменщиков, это их денная и нощная забота, это… Извольте расшифрую: коэффициент использования полезного объема доменной печи. Чтобы получить всякий коэффициент, нужно непременно что-то на что-то делить. В данном случае кубометры объема на тонны выданного домной чугуна. Кубов, скажем, 1000 и тонн 1000. Каков кипо? Единица. Но так бездарно наши доменщики не работают. У них тонн всегда больше, чем кубометров, и коэффициент меньше единицы. Знаете, какой кипо у череповецких доменщиков? 0,54! Восклицательный знак не зря поставлен, хочется его повторить: с каждого кубометра объема печей здесь берут чуть не две тонны металла! Такого еще и магнитогорцы, испытанные мастера и чемпионы кипо. не добивались. Обошли их северяне, среди которых, впрочем, немало бывших магнитогорцев.

Вот и заместитель начальника цеха магнитогорец. Мне сообщил об этом шепотом Георгий Францевич. Спрашиваю фамилию.

— Кайлов. Валентин Дмитриевич Кайлов.

Фамилия довольно редкая, но что-то в моей памяти связано с ней. Что же? Он из Магнитогорска… Вспомнил. О человеке по фамилии Кайлов рассказывал мне как-то знаменитый горновой «Магнитки» Митя Карпета. Разговор зашел о мастерах, какие они бывают, мастера. «Одного, — сказал Митя, — добрым словом не вспомнишь, другой, как брат. Был у нас тут подсменный мастер Кайлов. Молодой, а домну знал не хуже Шатилова или Савичева, а эти — боги в доменном деле-то. К тому же он был не сменный, а подсменный, «выходных» мастеров на печах подменял. Это труднее, каждый день на другой печи, быстро надо приноровиться, сориентироваться. Я рад был, когда попадал в смену к Кайлову и хотел уже сам переводиться в подсменные горновые, чтобы все время вместе с ним работать. Спокойный, справедливый человек. Жаль, уехал… Страшная, понимаешь, беда свалилась на человека. Жена стирала и поставила на табурет ведро с кипятком. А около мальчишечка ихний играл, задел ножкой, и ведро с кипятком на себя. Вот горе! Кайлов и так-то был молчалив, а тут совсем умолк. Приходит на работу, дело делает, но молчит. Осунулся, глаза горят. Не пьет ли, думаем, с горя? Зашли как-то с ребятами к нему на квартиру, а он весь в мелу, в гипсе. Кругом арматура, цемент. Жена говорит, как с кладбища вернулся, покоя не знает, почти не спит, все свободное время памятник сыну лепит. Постамент уже готов, теперь принялся за фигурку мальчугана… Вы не были на нашем кладбище? Там надо всеми памятниками и крестами — мальчишечка крохотный. Видать только-только научился ходить, нетвердо еще за землю держится. Мимо того памятника без слез не пройдешь. Сынишка это Кайловых, Сашок. А сами они, Кайловы, уехали недавно в другой город…» Так рассказывал мне когда-то Митя.

Но, может быть, это другой Кайлов? Тот самый. Позже я побывал у него дома, познакомился с его женой, с Танюшкой и Васильком, которые появились у них после Саши… Валентин Дмитриевич показывал мне свои картины, рисунки, эскизы памятника. В юности он собирался не в металлурги, а в художники, но совсем не жалеет, что сложилось иначе, потому что, став художником, он не был бы доменщиком, а став доменщиком, продолжает быть и художником…

Я отвлекся и должен вернуться в «бытовку», в контору цеха, где Кайлов беседует с гостями. Но их уже нет там. Разве доменщик усидит в конторе! Тянет его к печам, к приборам, он спешит в пирометрическую, в этот полевой штаб цеха, придвинутый к самому эпицентру сражения. И хотя бой рядом, вокруг, за стеной, эта комната — тишайший уголок. Но тишина в ней не мертвая, она живая, наполненная кипением и страстями. Прислушайся: приборы тихонечко потрескивают, позвякивают, пощелкивают, во все глаза следя за домной, за каждым движением у нее «внутрях», за каждым ее вдохом и выдохом. Невесело ей, наверно, матушке, под неусыпной слежкой у этих безжалостных доносчиков! Когда я стою в пирометрической около приборов, кажется, мне, что они не только про домну, что они и про меня все знают…