От Терека до Карпат

Николай подошел к окну и раздвинул занавеску. В сумерках он заметил фигуру казака, стоящего в конвое на слабо освещенном перроне. Глаза его были освещены светом, падавшим из окна купе. Съежившаяся фигура, папаха, надвинутая на лоб, усы в мелких сосульках инея. Казак, несомненно, заметил и узнал императора. Но Николай с изумлением не увидел на его лице обычного выражения восторга. Только смертельная усталость, только холод, сковавший все члены этого несчастного человека, желание, чтобы поезд скорей прошел и можно было вернуться с поста в теплую казарму.

Все это неприятно поразило царя, и он быстро задернул бархатную занавеску и сел на диван.

Поезд набирал скорость и казак с его усталостью отступил в небытие, но какой-то неприятный осадок у царя остался.

Он вдруг отчетливо понял на долю секунды, как там, в окопах, миллионы солдат так же съежились от холода и усталости. И мечтали о том же. О том, чтобы скорее все кончилось и можно было бы вернуться в тепло.

Царь попытался отогнать от себя эту мысль, но она не уходила. «Если бы можно было прямо сейчас кончить эту войну!» – думал он.

«Он не хотел ее, видит Бог, и так боялся в четырнадцатом году. Какую энергию он развил тогда, в июле четырнадцатого… Писал Вильгельму, писал в самые критические моменты! Просил воздействовать на престарелого Франца-Иосифа, смягчить чуть-чуть этот ужасный ультиматум Сербии, отменить мобилизацию. Он сам отменил уже отданный приказ о мобилизации».

Николай понуро кивнул головой сам себе. Но ничто уже нельзя было изменить. И министр иностранных дел Сазонов, и военный министр Сухомлинов, – все подталкивали его к войне, клялись, что страна и армия уже готовы, что славянство ждет, что нельзя отдать Сербию ее трагическому жребию. Он вспомнил, как доносили ему верные люди: когда он вторично наконец отдал приказ о мобилизации, то в Военном министерстве все телефоны отключили, идиоты. Боялись, что он снова отменит приказ о мобилизации и тогда война не состоится.

«Вот и получили, – подумал он со злорадством. – Такую войну, какой никогда не бывало! Уже почти три года воюем. И никак ни мы, ни немцы, ни союзники не можем добиться какого-то решающего перевеса. Недаром Вильгельм, между прочим, достойный монарх, многое в нем заслуживает уважения, хоть он, Господи прости, и наш противник сегодня, недаром он столько раз и тайно и открыто нам мир предлагал. Совсем недавно рейхстаг там у них в Германии принял “мирную резолюцию”. И папа римский, который держит сторону австрияков и с немцами заодно, тоже выступает за “почетный мир”.

Если бы только можно было заключить его сейчас, если бы…

Но никак нельзя, не дадут. Россия еще 5 сентября 1914 г. подписала обязательство: не заключать сепаратного мира.

А как его заключить? Польша потеряна, Курляндию забрали. И сколько всего наболтали: трехцветное знамя победы водрузим над рейхстагом, Восточную Пруссию заберем, Турцию разделим! Долгов-то сколько понаделали. Мурманск, Архангельск и Владивосток забиты снаряжением и оружием, вывозить ничего не успеваем. Чего только нет – воюйте на здоровье? Куда от союзников отвертишься. В пятнадцатом году все больше просили да умоляли, а теперь все чаще требуют! Вот и пришлось опять перед Новым годом присоединиться к коллективному отказу союзников от предложения Германии начать переговоры о мире. Так что придется воевать, господа солдаты». Царь выпрямился и заложил правую ногу за левую.

4

… Оторвавшись от раздумий, Николай вынул часы и долго смотрел на них, определяя время. Сообразив, что пора уже спать, он расстегнул китель и потрогал приготовленную для него постель. Адъютанты ушли к себе, с тамбура доносились запах махорки, сдержанный смех и говор охраны. Царь стал раздеваться, наблюдая за иконой Николая-чудотворца, которая висела над его кроватью. Ему казалось, что тот читает его сокровенные мысли.

«…Или это – искушения Судьбы, или предопределение? – думал он. Тогда зачем так мучать меня, если это можно осуществить и легче, и проще».

Лик чудотворца колеблется и мигает и хорошо видно, что угоднику эти мысли не нравятся. Николай подходит к иконе и долго глядит на нее умоляющим, страдальческим взглядом. На глазах появляются слезы, губы шепчут молитву:

– Господь… Ты слышишь, Ты понимаешь меня. Ниспошли мне успокоение вечное, сохрани от насмешки потомков и мучительного позора на скрижалях Истории…

Он выключает свет и ложится в постель. В темноте слышнее становится шум непогоды, свист и возня ветра, бросающего на крышу и в окна охапки снега.

Он вспомнил своего деда – Александра II, погибшего от рук террористов в далеком 1881 году.

В один из таких же февральских дней тому доложили об аресте анархиста Желябова. Министр внутренних дел Лорис-Меликов, несмотря на свою болезнь, сам приехал доложить о первых допросах Желябова. Анархист оказался разговорчивым и дал показания, из которых обнаружилось, что готовится новое покушение на государя и что, несмотря на этот арест, оно все равно состоится.