Главным союзником России продолжала оставаться Австрия. Причинами их тесного союза со времени войны за австрийское наследство были общий опасный и сильный противник на юге – Османская империя и необходимость контролировать Польшу. В 40-х гг. Вену и Петербург сблизила еще одна забота – стремление ослабить чрезмерно усилившуюся Пруссию, которая пыталась вытеснить Россию и Австрию как геополитических игроков в Восточной Европе и по возможности присоединить части их территорий к своей. Единственной серьезной проблемой двусторонних отношений являлась проблема свободы исповедания православия в австрийских владениях.
Австрийская государыня Мария-Терезия была ревностной католичкой, стремившейся вернуть в лоно римской курии «схизматиков»-православных, которыми были сербы, а также валахи (румыны). Елизавета Петровна столь же старательно, как и Мария-Терезия, отстаивала интересы единоверцев, на этот раз православных, не только в Российской империи, но и за ее пределами. И все же эта проблема не стала причиной охлаждения между Россией и Австрией, будучи менее значимой в контексте общих интересов обеих держав.
Российская и австрийская дипломатия действовали сообща и в отношении стран «Восточного барьера», самой опасной из которых была Османская империя. Общая задача Вены и Петербурга, поддерживаемых Лондоном, заключалась в стремлении удержать турок от агрессивных действий против северных соседей и препятствовать интригам французов, традиционно имевшим в Стамбуле преобладающее влияние. Фридрих II упорно пытался добиться разрешения Порты прислать своего дипломатического представителя в Турцию, но турки, занятые внутренними проблемами, предпочитали не обострять отношений с Веной и Петербургом и отклоняли все подобные предложения прусского короля.
Стамбул в 40 – первой половине 50-х гг. XVIII в. вообще стремился быть для России хорошим соседом, удерживая и крымских ханов от каких бы то ни было недружественных действий по отношению к ней. Тем не менее Петербург уделял своему южному соседу постоянное внимание – в Османской империи из-за нестабильности в любой момент по самым разным причинам (голод, пожары, землетрясения и т. д.) могли быть свергнуты миролюбивые власти. В России опасались, что в условиях бунта населения и армии султан будет вынужден назначить на высшие посты сторонников агрессивной внешней политики, которые захотят решить внутренние проблемы страны под флагом войны с «неверными».
В 40-е гг. XVIII в. во многом после впечатляющих успехов русской армии в войне с Турцией 1736–1739 гг. возобновляются прерванные после смерти Петра I политические контакты черногорцев и других православных народов Османской империи с Россией. С 1742 г. черногорские митрополиты, помимо просьб о денежной помощи, обращались к Елизавете Петровне с представлениями о дипломатической защите своего народа перед Портой и венецианскими властями. В 50-е гг. митрополит черногорский Василий Петрович поставил перед Петербургом вопрос о принятии его страны в русское подданство. Несмотря на то что Петербург в итоге предпочел дистанцироваться от таких планов, считая их опасной авантюрой, Черногория с тех пор прочно стала зоной российского влияния на Балканах, факт, с которым вынуждены были считаться как Османская империя, так и Австрия с Венецией.
В это же время часть православных в Турции верила в то, что Османская империя рухнет либо после первого же столкновения с Россией (так считал переводчик российской миссии в Стамбуле Николай Буйдий, по происхождению грек из Арты), либо в силу внутренних причин (мнение драгомана, т. е. переводчика Порты, грека-фанариота). В Петербурге также существовала влиятельная группировка сановников, возглавлявшаяся М. И. Воронцовым, которая ратовала за более активную политику на юге. Они призывали не обращать внимания на турецкие протесты против строительства крепостей на южной границе России. Вопреки этой точке зрения канцлер А. П. Бестужев-Рюмин считал такие действия опасными для страны, и в итоге ему удалось убедить императрицу в своей правоте. На ее позицию повлияли и события в Европе, где готовились к предстоящей в скором времени новой войне держав[497]
. Сохранение покоя на южной границе было тогда важнее укрепления России в Северном Причерноморье.