От царства к империи. Россия в системах международных отношений. Вторая половина XVI – начало XX века

Итогами Парижского и Губертусбургского договоров 1763 г. стало утверждение Англии как ведущей морской и колониальной державы, резкое ослабление позиций Франции и сохранение великодержавного статуса Пруссии. После Семилетней войны, по мнению британского историка X. Скотта, в Европе окончательно укрепились пять великих держав (Франция, Австрия, Великобритания, Россия, Пруссия)[547], что знаменовало собой фактическое изменение системы международных отношений.

* * *

Однако державам так и не удалось юридически оформить новую систему, которая сменила бы отжившую свой век Утрехтско-Ништадтскую систему. Не родившаяся на конгрессе в Аугсбурге «Аугсбургская система», контуры которой вырисовывались с 40-х гг XVIII в., когда Пруссия и Россия выдвинулись в число континентальных великих держав, так и не стала логическим завершением длительной общеевропейской войны и всех усилий русской дипломатии 40-х – 50-х гг. XVIII в.

Внешнеполитические достижения в эпоху елизаветинского правления были забыты. Работ, посвященных становлению России как ведущей европейской державы в 1741–1761 гг., практически нет. В немногочисленных современных общих исследованиях зачастую создано превратное представление деятельности елизаветинской дипломатии. Так, В. В. Дегоев специалист по внешней политике России XIX в., начиная анализ елизаветинской внешней политики, сообщает о самой императрице следующее: «Как ни важны были личные отношения Елизаветы с представителями иностранных государств, в конце концов важнее оказалась ее способность подняться выше них – на уровень широкого, концептуального видения национальных интересов»[548].

Но далее императрица по неуказанным автором причинам вдруг теряет эту способность: «Многое зависело от того, кто победит в борьбе за влияние на Елизавету Петровну, менявшую свои предпочтения в пользу то одной, то другой придворной группировки – порой по соображениям, не связанным с государственной пользой»[549]. Примеров таких решений, впрочем, историк тоже не приводит. Если ранее он признавал, что в 1743 г. «когда дело касалось серьезных вещей (как, например, вопрос об уступках шведам), Елизавета действовала по-своему и упрямо», то к концу войны за австрийское наследство, когда Россия принимает за основу своей внешней политики бестужевскую «систему Петра Великого» (на самом деле она была принята уже в 1744 г., то есть практически год спустя после подписания мира со шведами), это, оказывается, только «потому, что в придворных склоках победил канцлер, и в качестве приза ему досталось право реализовать свое видение» внешнеполитических интересов страны[550]. Что произошло с Елизаветой Петровной за год, максимум за три, и почему она вдруг потеряла прежнее упрямство и волю, тоже остается неясным.

Резюмируя итоги первых лет правления Елизаветы Петровны, заключившей союз с Австрией в 1746 г. и субсидное соглашение с Англией в 1747 г., В. В. Дегоев пишет, что разрыв с Францией и Пруссией в 1749–1750 гг. не является выдающимся достижением, а «с точки зрения долгосрочной дипломатической стратегии, небезукоризненным представляется демонстративное объединение России с одной группой государств против другой, лишавшее свободы выбора как в настоящем, так и в будущем. Тем более в условиях, когда остальные европейские кабинеты такую свободу для себя оставили».

Действительно, разрыв с Францией и Пруссией являлся закономерным последствием перехода России на сторону противоположного блока – Австрии и Англии. Но Версаль первым отозвал своих дипломатов из Петербурга, и Россия лишь предприняла аналогичные меры. Из Пруссии первым был отозван российский дипломат, но причины этого шага крылись в антироссийской политике Фридриха II, наложившейся на сложившееся в Петербурге представление о нем как об опасном враге. Следует отметить, что союзное соглашение России с Австрией было обоюдным и, по логике автора, Вена тоже должна была лишиться свободы выбора? Почему же его лишается только Россия? Более того, в 1762 г. император Петр III отказался от этого союза, таким образом, свободы выбора Россию никто не лишал.

«Дипломатическая революция» 1756 г., в результате которой прежние вековые враги – Австрия и Франция, заключив союз, противопоставили себя коалиции двух прежних противников – Англии и Пруссии, по словам автора, явилась неожиданностью для России[551]. Но русско-французское сближение началось одновременно с этим, еще до заключения союза Франции и Австрии, и вовсе не было следствием договоренностей Версаля и Вены.

В. В. Дегоев полагает, что в 1756 г. «Россия также не жаждала войны», однако это не так. В Петербурге приняли секретное решение о подготовке к войне с Пруссией еще в мае 1753 г., полагая, что «толико желаемое для пользы нашей империи сокращение сил короля прусского под именем простой помощи и большею частью на чужом иждивении в действо производиться может. Таким образом, почти желательно было, чтоб война в Европе прямо началась и король прусский в оную вмешался»[552].