От весны до осени, или Повесть про девочку

«Что рассказывали древние греки о своих богах и героях», — медленно читала я и слышала голос папы, его речь, то таинственную, то торжественную. Она лилась так плавно, будто он не рассказывал, а читал. И в конце концов я уже и слов не слышала, а прямо видела все, про что он говорил: горная быстрая река, где вода кипит возле валунов, как сейчас в наших оврагах; Язон, потерявший в этой реке одну свою золотую сандалию, и шкура козленка на его плечах, такая же пушистая, серовато-коричневого цвета, как у пуховых коз тетки Анны… Видела я и то поле под луной, на котором Язон по приказу колхидского царя посеял зубы дракона. Царь хотел, чтобы воины, выросшие из этих злых семян, убили героя.

Ясно видела я, как остро вспыхивают при луне кончики копий, первыми показавшиеся из земли, — точь-в-точь проклюнувшиеся стрелки озими, побеленные лунным светом. Рассказывал мне папа и о Медузе-Горгоне со змеями вместо волос, и о Персее, обманувшем ее. Втайне я жалела гордую Горгону, хоть она и была злая. Но все же Персей ее перехитрил как-то не очень честно, хоть, конечно, и ловко: смотрел на отражение Медузы в своем щите, а не прямо ей в глаза. Ясное дело, кому охота превращаться в камень под Медузиным взглядом!

Но все-таки, все-таки и Медузу жалко. А может, она и не виновата была, что у нее такие глаза оказались… И теперь эта книга про всех про них была передо мной! Будто все, что я знала как сказку, как легенду, есть на самом деле и вот сейчас сбудется.

Стоит только открыть обложку… Вся книга была прекрасной: каждый лист гладкий, атласный, а буквы стоят так чисто, таким четким строем, и картинки коричневые, а не черные. Непростые картинки здесь были — фотографии древнегреческих скульптур.

Вот Артемида, охотница в короткой юбочке, а ноги длинные и крепкие и вообще фигурой походит на старшую дочку тетки Анны. Только голова не похожа да колчан за плечами. Афина же лицом похожа на Шуркину маму, когда она косы положит венком. И высокая такая же.

Если бы еще на Шуркину маму надеть такой же шлем. И она бы взяла копье вот так — рука у нее не тоньше Афининой, сильная.

Я видела, когда она помогала нашим сено сметывать на крышу сарая и подавала папе на вилах целую копну — как раз такие были руки, «мощные», как говорит моя бабушка.

Еще картинка — толстый младенец в колыбели (ни дать ни взять наш То лик, когда он еще не ходил) в каждой ручонке сжимает по змеище, да такой огромной! Это кто же?

Ага, Геракл убивает змея… Ничего себе… А вот опять змеи. Запутали двух мальчиков и старика. У них такие лица: видать, им больно, змеи их одолевают, а смотреть почему-то не страшно.

Видать, в Древней Греции было много змей. У нас их нет.

Я листала страницу за страницей — книга не кончалась, и не кончался в моих ушах напев ее удивительного названия: «Что рассказывали древние греки о своих богах и героях». Была в нем тайна… Не в самих словах, они-то были простые и ясные, а в том, как они складывались и звучали все вместе: будто стихи, а не стихи ведь! И будто музыка, но не музыка же! Это походило на ропот листьев вслед пробежавшему ветерку.

Они оставляли тишину за собой, чтобы в этой тишине слушать и слушать: о чем там они рассказывают?

Греческая тайна

Я не заболела, но в школу в этот день меня все же не пустили и велели лежать. А я рада была: у меня ведь книга! Ах, эта книга! У меня стала еще одна тайна. Древние греки сделались моими союзниками. Они знали то, чего не знали взрослые люди и о чем немножко догадывалась я. Все, про что люди думают, будто оно неживое: деревья, трава, облака, вода, овраги, цветы, старые пни, камни, дороги, песок, — все это могло и чувствовать, и знать, и видеть, и помнить, и испытывать боль, горе или радость. Древние греки прекрасно это знали и называли это нимфами. У каждого ручья была своя нимфа. У деревьев — нимфы-дриады. У цветов — тоже свои.

И коровы, и овцы, и лошади — все животные и птицы тоже могли быть не просто животными и птицами. Они думали и понимали. Например, такие, как наша корова Манька или моя кошка Мурка — такие совершенно точно! Мурка моя ко мне относилась, как к своему детенышу: носила мне мышей. Я не раз просыпалась от ее нежного поуркивания: откроешь глаза и видишь рядом со своим носом пару маленьких мышат, а Мурка смотрит прямо тебе в лицо и уговаривает: «Ур-р, ур-р, ур-р…» Мол, поешь, пожалуйста… Я ее никогда не обижала и мышат не отшвыривала. Я говорила: «Спасибо, Мурка» — и гладила ее по спине, а потом заворачивала мышат в газету, будто я их припрятать хочу, и уж после, когда Мурка не видела, закапывала где-нибудь в огороде. Конечно же, это была не простая кошка.

А цветы? Когда смотришь на цветы ромашки, разве не видно, что это чье-то милое лицо? А береза на первой меже по дороге в лес? Разве она просто береза, просто дерево? Я не видела, как растет лавр, и когда читала грустную историю нимфы Дафны — как она, спасаясь от бога Аполлона, превратилась в лавровое деревце, вместо лавра представляла эту березу на меже — такая она была белокожая, высокая, а ветви — будто тонкие руки и будто нежные волосы…