Отблески солнца на остром клинке

— Я думал — выступить против власти Астервейга благоразумно и правильно. По совести правильно. А в итоге я служу ещё большему злу, чем Астервейг. Сам стал ещё бо́льшим злом! А уж совесть моя… Знаю, ты хочешь мне отомстить. Это справедливо, Шерай. Твоя месть станет для меня облегчением.

Тшера невесело хмыкнула.

— А горло себе так изодрал, пока болтался, будто умирать передумал.

— Струсил. Чтобы с жизнью поквитаться, тоже нужно мужество.

Тшера фыркнула — громко и презрительно.

— Мужество нужно, чтобы отвечать за свои поступки и последствия своих решений и ошибок, — сказала она. — А сдохнуть в петле, чтобы сердце не болело, а остальные твоё дерьмо разгребали — невелик подвиг!

Тарагат мелко затрясся. Тшера думала — вновь заплакал, но оказалось — засмеялся. Нервным, безысходным смехом.

— Я ведь сплёлся с сангиром, будь он проклят со своими ритуалами, не ради денег и не ради возврата прежней моей жизни — её уж не вернуть, что ни делай. Хотел отомстить убийце сына. Пусть хотя бы в лице Астервейга — я ведь не знаю, кто из Вассалов его убил. Теперь впору квитаться с сангиром — за тех, кого убил я.

Тшера долгим взглядом посмотрела на Тарагата — с размазанной по лицу чёрной подводкой и такими же чёрными кровоподтёками на шее, ссутулившегося, разом как-то постаревшего.

— Твоего сына убил Вассал по имени Арва. — Дождалась, когда Тарагат посмотрит в ответ и его блуждающий взгляд приобретёт некоторую осмысленность, и добавила: — Вегдаш вскрыл Арве горло в ту же ночь. Я это видела.

Тарагату потребовалось несколько мгновений, чтобы осмыслить услышанное. И он, отвернувшись, уронил голову на переплетённые пальцы. Его сын был отмщён давным-давно, ещё до того, как Тарагат стал участником всех этих убийств — ради мести за сына.

«Но смерть виновника ничего не решила, не вернула тебе сына, не успокоила твоего сердца».

Чуть погодя Тшера встала, чтобы уйти, но купец схватил её за руку.

— Что мне делать, Шерай?

Он смотрел на неё с такой отчаянной мольбой, что Тшера не удержалась — брезгливо выдернула запястье из его пальцев. Ей было противно: из-за его слабости и трусливой надежды найти в её лице своего палача, который сделает то, на что у самого Тарагата смелости не хватило — она читала это в его глазах; из-за своего стыда за абсолютно чужого человека; из-за непрошенного, неправильного сострадания, которое как будто делает её саму такой же слабой и жалкой, как тот, кому она сочувствует.

— Что мне делать? — одними губами повторил Тарагат.

— Уж точно не то, что сейчас, — тихо, но жёстко ответила она. — Натворил дел и сидишь, себя жалеешь.

— Но искупить содеянное я уж не смогу…

— Не сможешь. Но попытаться — всё лучше, чем в петлю лезть. Пусть убитых не вернёшь, но у тебя ещё есть время сделать что-то хорошее — в противовес содеянному злу.

— Что, Шерай, только скажи: что? Я всё сделаю! — кинулся к ней, простирая руки, Тарагат, и Тшера отшатнулась.

— Сам подумай! — Вышло слишком резко, и она добавила уже чуть мягче: — Сам подумай, если хочешь, чтобы было по-настоящему.

— Это… непросто, — опустил голову Тарагат.

— Настоящее редко бывает простым. И требует усилий. Искупление — тоже. Вот и потрудись, Тарагат, — и она вышла, не слушая его сдавленные поскуливания.

Хотелось сбежать из этой комнаты с висящим на балке куском верёвки как можно дальше и постараться забыть об этом происшествии и об этом разговоре. Тшера убивала многих, не щадя, когда они, по её мнению, пощады не заслуживали. И своей жизнью в последние годы дорожила не слишком сильно. Но те, кто в попытке убежать от трудностей или последствий, а зачастую — от расплаты за содеянное, сами лишали себя жизни, да ещё выдавали этот низкий, трусливый, противоестественный поступок за подвиг, вызывали в ней глубокое омерзение. Таким она никогда не сочувствовала. До сегодняшнего вечера.

— И как будто измазалась этим сочувствием, словно дерьмом, — процедила она себе под нос, касаясь кончиками пальцев шершавой стены уводящего вверх коридора: в темноте она не видела дороги, двигаясь на ощупь. — И стыдно так, словно соучастницей стала…

— Ты не права, — раздалось слева от неё, и Тшера от неожиданности вздрогнула.

Из небольшой ниши в коридор прямо перед ней выступил — судя по силуэту и голосу, потому что лица в такой темноте было не разглядеть — Найрим.

«Подслушивал? Подглядывал?»

— Не права в том, что не дала ему умереть?

Найрим повёл рукой, предлагая ей не стоять на месте, а следовать дальше, и двинулся рядом: коридор был настолько узок, что их плечи почти соприкасались.

«Соприкасались бы, но я всё же пока чуть выше».

— Не права в том, что сочувствие пятнает тебя и делает соучастницей, — ответил Найрим. Голос его звучал тихо и спокойно. Тшера мало его слышала, но сейчас он говорил вовсе не так, как при Вегдаше: тембр был ниже, интонации взрослее.

«Вердово влияние?»

— Ты сочувствуешь Тарагату, а не его поступку. И омерзителен для тебя сейчас не человек, а его поступок. Это правильно. Ведь человек — это всегда больше, чем его деяние.

Тшера задумчиво хмыкнула.