Отблески солнца на остром клинке

— Денег много не бывает, — лениво отмахивалась Тшера. — Сегодня густо, завтра пусто. Да и работы на один чих — до Риля доехать. Мы б и сами туда направились, так чего бы за монеты не съездить?

«И любопытно, что ж за сосна такая кровожадная».

— Ай, вдруг тебя она тоже?.. Ну… Того? — Бир беспомощно похлопал глазами, глядя, как Тшера разыгрывает на лице недоумение. — Э-э-э-ть! — изобразил он «страшное» руками, не в силах сказать это в голос.

— Нет.

— Отчего же?

— А я не буду… — «Ссать на неё». — До ветру на неё не пойду. Ведь этим же наёмник занимался, когда сосна его, — Тшера передразнила Биров жест, — эть!

— Так ведь девки те, из Тисар и Малой Ульчи, тоже ведь не до ветру…

— Так их и не сосна…

«Но всё же любопытно, откуда столько смертей таких загадочных, будто кто внимание привлечь хочет да страху на людей нагнать».

Бир не нашёл, что возразить, и озабоченно насупился в поисках новых доводов не ехать к прокля́тому дереву. Несмотря на все его старания, гружённый яблочным вином обоз с рассветом покинул Талунь и направился по дороге, ведущей через лес, а Тшера и Бир этот обоз сопровождали.

— Ай, что тебя всё как будто влечёт туда, где опаснее, — ворчал Бир. Теперь, сидя на кавьяле, а не на низкорослом авабисе, он возвышался над Тшерой и поглядывал на неё сверху вниз, словно добрая, но для виду сварливая нянька.

«Зато теперь в его тени от солнца можно прятаться».

— Всё по закоулкам каким-то разбойничьим ездим, теперь вот на мертвяка глядеть отправились…

— В неспокойных местах работы больше.

«А Вассалов — меньше».

Лес встретил их душистой прохладой и птичьим посвистом. На дороге сквозь кружевную тень плясали солнечные брызги, а густеющая по бокам чаща не казалась дремучей, не скалилась темнотой и неведомым страхом, но и купец со своими спутниками, и даже Биарий заметно напряглись. Тшера в обманчивой расслабленности полудремала в седле, поглядывая из-под черноты опущенных ресниц по сторонам и послеживая за купцом и его наёмником — бывало, что сами охранники сдавали своих нанимателей за бо́льшую плату лихим людям, и те подстраивали недоброе.

Доехали до места прошлой ночной стоянки: старого поваленного дерева на обочине, примятых кустиков черницы и круглой выжженной плешины, оставшейся от костра.

— Пойдём, кириа, отведу тебя к той сосне, раз обещал, — позвал купец, кивком велев остальным ждать на месте.

«Да я и сама бы нашла — по запаху».

С той стороны, в которую купец направил своего кавьяла, тянуло тошнотворной металлической сладостью. Ржавь под Тшерой насторожилась, но не голодным охотником, как настораживалась, учуяв дичь. Тшера расстегнула плащ-мантию и положила ладонь на рукоять Ньеда. Впереди, за лохматыми кустами волочарницы, стоял мерный зудящий гул — как над давно не чищенной отхожей ямой. Купец остановился, кивнул на кусты.

— Дальше я, кириа, не пойду, как уговаривались. Ступай, посмотри, раз любопытно. Увидишь, что не человечьих то рук дело. Я здесь тебя подожду.

Тшера взглядом велела следовавшему за ней Биарию остаться, а сама направила Ржавь в кусты волочарницы, свободной рукой отодвигая колючие ветки. Ржавь кралась по-кошачьи мягко, поджав уши, словно чуяла запах более грозного хищника, чем она сама.

«И то верно — не человечьих…»

Земля вокруг кривой сосны была взрыта длинными рубцами и пропитана кровью. Корни неуклюже выпростались наружу, причудливо закрутились и изломались, оттого дерево походило на дохлого паука-сенокосца. Несколько изгибов белели глубокими свежими щербинами от топора и плакали тягучей подсыхающей смолой.

Человеческое тело они изжевали, измяли, выкрутили до такой степени, что лопнули и череп, и кости, и кожа, и мышцы, вытекли глаза. Корни втиснулись глубоко в плоть, смололи её, превратили в запёкшуюся бурой коркой массу, вокруг которой басовито гудел мушиный рой. И только одна рука, сумевшая высвободиться из деревянной хватки или попросту в неё не попавшая, осталась почти невредима. Пальцы всё ещё сжимали добротный нож, глубоко всаженный в корень, пережимавший раскуроченную грудь, а сквозь сеть из ручейков крови и смолы, сквозь прорехи изодранного рукава, с могучего плеча на Тшеру смотрел огромный татуированный паук.

Перед глазами вспыхнуло и на миг потемнело, как бывает, когда бьют кулаком в нос. Дыхание оборвалось на вдохе.

«Виритай?»

Сердце провалилось куда-то в живот, и скрутившиеся тугим узлом кишки защемили его едва ли не крепче, чем корни клятой сосны — мертвеца.

«Виритай!»

Тяжело спешившись, Тшера подошла ближе и рухнула на колени, оказавшись лицом к лицу с тем, кто когда-то смотрел на неё так участливо и целовал так нежно.

«Никто больше так не целовал…»

Пальцы коснулись пропитанной кровью, заскорузлой бороды, нащупали в ней резную бусину. Сомнений не осталось.

«Виритай. Вот и свиделись».