Отблески солнца на остром клинке

«За самые нежные ночи. За чуткость и участливость. За смех. За простоту. За то, что слушал. За то, что говорил. За то, что видел во мне человека, а не только Вассала…»

— Это его трубка, — хрипло сказала она. — Он научил меня курить и подарил свою трубку.

«Курить одну трубку на двоих — всё равно что целоваться… Никто больше так не целовал…»

Биарий выждал время, но Тшера больше ничего не сказала и на него даже не взглянула.

— Тебе нужно поесть, — сказал он, поднимаясь. — А её, — кивнул на резную бусину в руке Тшеры, — можно в земле схоронить, заместо дружки. Или на память оставить. Ай, верю, что любимые вещи сохраняют крупицу нашей амраны.

Биарий ушёл. Оранжево-жёлтая полоска на горизонте растаяла, голубизна уступала место густой синеве. Тракт пустовал, одним концом упираясь в чёрную громаду леса, другим теряясь в дальних холмах. Костерок у ручья мигал полусонным рыжим глазом, и над ним медными сполохами мелькали мотыльковые крылья. Пряное варево в миске схватилось глянцевой плёнкой и вконец загустело, черенок деревянной ложки, чуть покосившись, торчал из его центра, как древний истукан забытого идола. Когда-то давно люди, не знавшие Первовечного, молились таким — грубо вытесанным из дерева или камня, разным на каждую потребу. Харраты и по сей день почитали только своих Шафарратов. Иноземные торговцы, приплывающие с товаром в Хисарет, не все веровали в Первовечного — кто-то возносил молитвы иным богам. Тшера не молилась никому уже очень давно, хотя Вассалам завещалось посещение молельного зала раз в десятидневье.

— Ты не веруешь в Первовечного, дитя? — В глазах старого скетха, блюстителя главного молельного зала Хисарета, нет осуждения, лишь скорбное сочувствие.

— Я… Я знаю, что он есть. А он, похоже, не знает, что есть я.

— Ни одна букашка не укроется от его всевидящего ока, дитя.

— Если так, то почему молитвы остаются без ответа? Те из них, ответ на которые жизненно важен?

— Иногда молчание — тоже ответ, дитя. А иногда — ответ должно дать тебе твоё сердце, а не глас свыше.

— И толку-то тогда в этих молитвах…

— Чтобы получить ответ, нужно уметь задать вопрос. Часто ответы прячутся в самих вопросах, но мы не желаем их замечать, мы ждём, когда кто-то решит за нас, сделав нас лишь исполнителем чужой воли, чужого совета, не виновным в последствиях собственного выбора.

На пике ночи к Тшере поднялся Карис.

— Ты, что ль, пойди поспи, ну? — предложил, угрюмо глянув на нетронутый ужин. — Мой черёд караулить.

Тшера задумчиво на него посмотрела, выпустив очередную струйку дыма. За половину ночи она скурила едва ли не весь свой запас тэмеки. Карис присел на корточки, положив локти на широко разведённые колени.

— Ты это… Не чужой тот парень тебе был, верно? Я видел твои глаза, когда ты вернулась. Да и сейчас вижу… Зассавши, так не смотрят. Так смотрят, если горюют.

— Тебе-то что? — спустя долгую паузу, ответила Тшера.

Карис вздёрнул плечами, насупился ещё больше.

— Да не. Меч его остался, добрый. Думал, может заберёшь, сгодится. Семьи-то у него нетушки, ну. Вертать некому.

— Оставь себе. — Тшера поднялась на ноги. — До света досидишь или прийти сменить?

— Досижу. — Карис глянул на неё снизу вверх, и его губы дёрнулись в похабной ухмылке. — Но можешь прийти, коли озябнешь. И согрею, и шуткой утешу.

— Ты за такие шутки без согревателя останешься, — безразлично бросила ему Тшера и пошла к костру.

9. Служение Светлому завету

Год государственного переворота в Гриалии

Мальчишка колотил в ворота брастеона так долго и отчаянно, что ссадил на пальцах кожу. Булыжник, которым он стучал, окрасился багряным и держать его стало труднее — выскальзывал. Мальчишке было лет тринадцать, на его чумазых щеках засохли дорожки, прочерченные слезами, под носом запеклась размазанная кровь, а одежду — простую, деревенскую — сплошь покрывали пятна сажи. На внутреннем дворе, прямо за воротами, в которые бился, уже охрипнув звать на помощь, мальчишка, скетхи Варнармура преисполнялись молитвенным сосредоточением.

Верд в очередной раз открыл глаза, метнул пронзительный взгляд в спину наставника Сойра. Тот его почувствовал.