Отблески солнца на остром клинке

— …к сосне старой, кривой, и она корни — вот не поверишь, кириа, но Первовечный мне в свидетели, — купец изобразил над своим лбом священный знак, — она корни-то свои из земли выпростала и крутит, ломает ими охранника моего, и будто в землю утащить хочет или о ствол в кровавую кашу смолоть!

Купец схватился за кружку, нервной рукой поднёс её ко рту, отпил мелкими глотками.

— Карис, — он кивнул на смурного наёмника, — первый к сосне подоспел и это всё увидел, топорик свой выхватил и ну рубить корни-то, а они, подлюки, крепкие, и смолой текут, точно кровью, а охранник мой уж синий, и корни эти в него… корни…

Купец запыхался, глотнул ещё воды, закашлялся, утёр губы тыльной стороной ладони, немного помолчал, глядя в сторону.

— Не могу я, кириа, подробностей сказать — как вспомню ту картину, аж вчерашний обед из кишок к горлу подымается. Да я и не смотрел. — Он махнул рукой. — Карис вблизи видел и до сей поры, видишь, сам не в себе.

Из угла вновь раздался то ли рык, то ли всхрап наёмника.

Купец сбавил голос до едва слышного шёпота и, наклонившись к Тшере, прошелестел:

— Ведьмовство ведь это, не иначе! Может, и Карис теперь проклят — ближе всех ведь подошёл и сосну эту клятую рубил, кровь и смола на руки ему попали — вон, всё из-под ногтей чистит, уж всю кожу соскоблил! Думаешь, помрёт к утру, а на новую луну помертвяком встанет да плоть живую жрать начнёт, а?

— О таких врачках я думать буду, когда из ума выживу, — хмыкнула Тшера.

Пристыженный купец потупился, залился краской, но тут скрипнула лавка в углу под Карисом.

— Думаешь, если ты ничего в жизни своей короткой не видала, то и врачки всё, ну? — пророкотал поднявшийся во весь немалый рост наёмник.

Засунув нож в подвешенные на поясе ножны, он медленной, тяжёлой поступью подошёл к Тшере, грузно опёрся о край стола обеими ладонями, шумно выдохнул настолько пропитанный брагой дух, что защипало глаза.

— У соседей моих, в Тисарах, девку задранную нашли. На веросерков думали — врачки, ну? Врачки. А девка пополам распорота, рёбра, что твой кошель, отворены и сердце вон из груди вынуто, ну. А у нас, в Малой Ульче, другую девку порешили — возвращалась по сумеркам от соседов через лесочек. И вот её я сам видел, своими глазами, вот этими вот, ну!

Карис с таким чувством ткнул себе в глаза, что чуть их не выколол.

— Задохлась девка! Я видел, как у ней в горло, уши и даже глаза набито земли, листьев да мха, что челюсть из лица вышла и рот порвался, ну! — Карис жахнул раскрытой ладонью по столу. — А теперь сосна эта клятая — новая врачка! Я, может, и не подымусь помертвячиной, но что ведьмовства в помине нет ты мне тут не трепи, иначе что же это такое, ну?! Не человечьих рук это дело, говорю тебе, а ведьмовских проклятий! Это ты не веришь, пока саму не коснулось, а чуть что — иначе петь станешь.

Тшера задумчиво побарабанила по столу окольцованными пальцами, припомнила жуткий крик, донёсшийся до неё ночью. В ведьмовство она не верила. Но и объяснения произошедшему пока не находила. Самой бы глянуть, что там да как. Девок замученных уж схоронили, но задавленного сосной наёмника вряд ли кто-то приберёт.

— От меня-то чего хотите? Сопровождения? — с лёгким пренебрежением спросила она.

— Да что с тебя… — хотел махнуть рукой Карис, но купец его перебил, резким жестом заставив умолкнуть.

— Она — Чёрный Вассал, не видишь ты, тупень деревенский?

— И что в ней, сила, что ль, боле моей?

— Толку-то с твоей силы? — Купец поморщился. — А у неё живые клинки, и голова на плечах с умом, не чета твоему.

Карис набычился, но спорить не стал.

— Пока… Пока на плечах, — проворчал он, отходя от стола.

Купец вернулся взглядом к Тшере.

— Было бы славно, кириа. — Он растянул подрагивающие губы в бледной улыбке. — Мы в Риль едем, недалеко. А в Талуни одним днём обернёмся, назавтра уж обратно, не задержим.

Тшера ещё раз побарабанила пальцами по столу, будто размышляя.

«Чем скорей соглашусь, тем меньше заплатят».

Скользнула взглядом по мальчикам, украдкой поглядывающим на неё из-за дальнего стола, за которым примостилась и хозяйка, на Кариса, вновь засопевшего в углу и тут же спрятавшего глаза.

«Наблюдает. В сопровождении тоже заинтересован, а спорил, чтобы своей цены не уронить. Явно хозяйка меня в провожатые сосватала и себе монетку за рекомендации получила».

— Мы заплатим, кириа, хорошо заплатим! — пообещал купец.

Тшера вздохнула, словно без особого желания поддаваясь на уговоры.

— За комнаты, еду и двадцать золотых монет сверху, — кивнула она.

Вежливо-просительная улыбка купца тоскливо обвисла уголками. Тшера состроила благородную мину.

— Уступлю пять монет, если покажете мне ту сосну.

— Я… сам тебя отведу, — пересилил себя купец. — Только близко подходить не заставляй. Там кусты вокруг, я за ними останусь и смотреть не буду.

— Не смотри, твоя воля.

…Весь оставшийся день Бир, вместо того, чтобы отдыхать на мягкой перине, как мечтал, всё переживал да зудел у Тшеры над ухом.

— Мы монет достаточно наварили, Эр, не бестолково ли к сосне той лезть?