Отблески солнца на остром клинке

Тшера пригляделась к гривастому. Внешне парень выглядел как обычный северянин: русоволос, светлокож, темнобров. Вот только лицо гладко выбрито, а северяне чаще бородаты. Глаза наверняка светлые, но Тшере с её места не разглядеть — далековато. На вид он её постарше года на два, но молодой задорной удали в нём не ощущается, — наоборот, движения дышат спокойствием и собранностью. На ужин парень взял себе самое дешёвое — кисель и ржаную лепёшку, расплатился сразу же, значит, на добавку не рассчитывал. Одет был скромно, даже бедно: босой, в простой некрашеной рубашке и ещё более простецких шароварах с широкими штанинами, перехваченными на лодыжках обмотками. Запястья перевязаны полосками ткани на манер кулачных бойцов, дерущихся за деньги.

«Кулачник? Не похож. Слишком уж строг и благороден лицом, слишком безупречен осанкой. Больше походит на Вассала, но нет в нём и толики присущей им — нам — циничности».

Возле него, прислонённая к стене, стояла глефа, и вот она показалась Тшере сработанной искусным мастером на заказ, под руку, силу и рост гривастого северянина. Почти новенькая, заточенная и начищенная до блеска не хуже Ньеда и Мьёра, глефа всё же несла на себе неуловимые отпечатки неустанной службы, заприметить которые мог разве что намётанный глаз того, кто с оружием имеет дело с самого детства.

«Справное оружие для доблестного воина».

Тшера выпустила к потолку очередную струйку сизого дыма, и та расползлась над её головой рваным облачком. Улыбнулась краешком губ себе под нос, ещё раз скользнув взглядом по крепким плечам незнакомца, по бугрящимся под его рукавами мускулам, по длинным сильным пальцам с удивительно чистыми ногтями, по волосам, отливающим в огненном свете белым золотом, — таким любая девка позавидует.

«Кто бы ты ни был, ты отменный воин. А чем мужественней воин, тем сладостней он любит…»

Тшера вздохнула. В другой момент она бы подошла к нему — и увела бы с собой, на тощие перины унылой комнаты постоялого двора. Но сейчас перед глазами нет-нет да и вставал Виритай, и ноги не шли в сторону взрачного гривастого парня. Не двинувшись с места, она просто любовалась северянином, благо он её тоскливо-вожделенного взгляда не замечал.

«Вот бы сам подошёл, но ведь и не смотрит…»

Тем временем артисты закончили своё представление, и один из них понёс шапку по кабаку. Тшера не глядя бросила не самую мелкую монету, но жонглёр отчего-то замер возле её стола, и она явственно ощутила, как её пожирают взглядом: настороженным и недобрым.

— Чего таращишься? — Она подняла на артиста глаза. — Разве я мало заплатила?

Тот, будто спохватившись, потупил взгляд.

— Ты очень щедра, кириа, моё тебе почтение и благодарность, — сказал он и пошёл дальше,

но Тшера в его голосе не услышала ни почтения, ни благодарности — лишь удивление и злость, смешанную со страхом.

«Признал во мне Вассала».

Когда черёд платить дошёл до гривастого, тот, озадаченно порывшись в своих карманах, извлёк из них лишь пустоту и растерянно нахмурился. Платить за зрелище было не обязательно, но не платить считалось грубым пренебрежением. Парень явно попал в переплёт: он не хотел выказать презрения, но последние монеты отдал за свой скудный ужин, и теперь не знал, как поступить. А лукавый артист, как назло, не шёл дальше, настойчиво протягивая гривастому перевёрнутую шапку, превращая случайную ситуацию в сцену, уверившись в своей безнаказанности благодаря его сокрушённому виду.

«Вот мерзавец».

Тшера достала из кошеля монету, вдвое большую, чем положила в шапку артистам, и постучала ею по столу.

— Эй, факельщик! — окликнула она жонглёра. — Вот его плата, — и она швырнула монету через весь зал.

«Теперь поползай в её поисках, злыдня».

Но артист ловко поймал монету в свою шапку и, отвесив Тшере театральный поклон, двинулся дальше. Гривастый посмотрел на Тшеру со смесью признательности и неловкости, учтиво склонил голову, сложив ладони в благодарственном жесте, но взгляд при этом не опустил, продолжая пронзительно смотреть ей в глаза. Чуть помедлив, он подхватил свою глефу и подошёл к Тшере.

«Уж думала, не дождусь».

— Благодарю, кириа, ты меня выручила. Чем я могу отплатить тебе?

Голос его был негромок, не груб и очень спокоен, глаза мягко мерцали болотной зеленью и во всём облике сквозило что-то отстранённо-прохладное, сдержанное, но не высокомерное и не безразличное. Что-то, чего Тшера не встречала ни среди горячих, даже грубых в своей беззакрытной страсти наёмников, ни среди надменных, пресыщенных диковинными утехами Вассалов.

«Кто ж ты такой?»

Она жестом пригласила гривастого сесть, и он приглашение принял — очевидно, из вежливости, а не по собственному желанию.

— Не надо отплачивать, — сказала Тшера, выдохнув трубочный дым. — Я не для тебя это сделала, а потому что сама захотела. Ты мне ничего не должен.

Гривастый чуть нахмурился, но спорить не стал.

— Я вознесу за тебя моление Первовечному, — сказал он, чуть помолчав. — Какое имя мне поминать?

Тшера на миг задумалась.

— Вознеси за Виритая. За безвременно убитого Виритая.