Отблески солнца на остром клинке

«Ждёшь, что я тебя каторжником звать стану? Не дождёшься. Мне пустая грызня не нужна. Да и ты по серьёзу вздорить не хочешь, так, лишь зубами клацаешь. Не я тебя на каторгу сдала. И не за благие дела ты туда угодил».

— Что за честь, ети ж ты! — ехидно восхитился Кхаб. — Всем теперь хвалиться буду, да вот разве ж кто поверит…

Тшера хмыкнула и устремила взгляд в сгустившуюся ночную черноту — туда, где ещё в сумерках поблёскивала маслянистой чернотой река, а сейчас лишь доносился едва слышный плеск. Трубка прогорела, непреодолимое желание опустилось ниже брючного ремня, повод пойти к воде нашёлся и теперь с настойчивостью дятла клевал в висок.

«Но мне ни к чему сложности, ведь до света уж не сбежать…»

«Опасно полагаться на людей, особенно тех, с кем тебя связывают плотские утехи, Шерай», — прозвучал где-то на границе памяти отзвук Астервейгова голоса.

«А мне на него ещё не один день рассчитывать, нас и так связывает уже слишком много: одна дорога, одно дело… и одна спасённая жизнь».

Кхаб перевёл внимание на Бира, каждое его движение провожая взглядом хмурым и недоверчивым. Бир, заметив это, взялся просвещать наёмника в вопросах приправ и специй.

— Птичий горошек, — пояснил он, показывая Кхабу очередной мешочек. — Сладковатый и пряный, на языке вяжет, если просто так есть. А па-ахнет как!

Он сунул нос в мешочек, расплылся в благодатной улыбке и протянул Кхабу. Тот осторожно заглянул в узелок, принюхался — сначала издалека, нахмурил сросшиеся брови, что-то обмозговывая, потом понюхал ещё раз, уже ближе, и кивнул.

— Гоже! — одобрил, возвращая узелок Биру.

— Дичник озёрный. — Бир извлёк из сумы и передал Кхабу связку высушенных корешков.

Тот повертел их в руках, понюхал уже смелее, ухмыльнулся и, вплотную прижав к ним большой приплюснутый нос, шумно, с наслаждением втянул воздух. Довольно крякнув, вернул пучок Биру.

— Млечный сок, — предложил Бир следующий свёрток.

Кхаб понюхал, но, видимо, ничего не почуял. Подцепил двумя неуклюжими для мелкой работы пальцами щепотку порошка, растёр и вновь принюхался, а потом облизнул пальцы, и лицо его тут же перекосилось.

— Тьфу, это что за кавьялье дерьмо ты мне подсунул, кухарья башка?

— В похлёбке вкусно будет, — хотел объяснить Бир, но Кхаб не стал слушать, раздражённо затянул завязки мешочка и сунул его обратно Биру.

— Тебе вкусно, сам и ешь! — сказал он, скрещивая на груди могучие руки. — А нам вон того пощедрей бахни, — добавил уже миролюбивей, кивая на связку дичника озёрного.

Тшера, наблюдавшая за ними краем глаза, заметила, что Бир тайком всё-таки добавил в котёл млечного сока.

— Отчего с нами не присядешь, кириа? — спросил Тарагат, подняв на неё взгляд.

— Пойду умоюсь сперва, — слетело с языка, и Тшера чуть скривилась в лёгкой досаде.

«И ведь можно пойти в другую сторону — река длинная, но нет…»

От воды ощутимо тянуло холодом, на широкой песчаной полосе, мокрой после дождя, отпечатались следы босых ног. Тшера шла вдоль них, распуская ворот рубахи. Она рассчитывала застать Верда в воде, но обнаружила его на берегу, у самой её кромки. Уже одетый, он сидел на коленях лицом к реке: спина прямая, голова чуть опущена, глаза закрыты — явно молится.

Тшера бесшумно подошла ближе и остановилась совсем рядом. В небесную прореху любопытным глазом выглянула луна, высеребрив сосредоточенный профиль Верда, его мокрые волосы и ещё не высохшие дорожки от стекавших по вискам капель.

«Значит, всё-таки купался».

— Как вода?

— Мокрая, — ответил Верд, не открывая глаз.

— Хм. С чего бы?

— Возможно, из-за дождя… — Уголки его губ едва заметно приподнялись в улыбке.

Не ко времени вспомнился сначала Виритай, а потом и Мьёр. Зябкость с реки пробиралась под тонкую ткань рубашки через распущенный ворот, просачивалась под пряжку ремня, выстужая тлеющее желание. Тшера обхватила себя за локти. Раздеваться расхотелось. Сложности летели под хвост веросеркам.

«Туда им и дорога».

Сладострастный пыл сменялся поскуливающей под рёбрами тоской, а ноги прочь всё равно не шли. Тшера вздохнула и села на песок рядом с Вердом. От него пахло речной илистой водой и сочной травой — холодный, свежий запах. Неподвижный профиль тонкой серебряной кромкой по черноте строгого силуэта высвечивала луна. Из-под мокрых волос по лбу скатилась капля, задержалась в чётком контуре брови, сорвалась, повисла на концах опущенных ресниц, и в ней заиграл с десяток бело-голубых лун… И что-то тоненько звякнуло-лопнуло, и тоскливый вой в клетке рёбер сорвался на обертон.

Верд чуть вздрогнул, когда Тшера сняла с его ресниц каплю речной воды — со всеми её лунами — кончиком языка. И открыл глаза. Её ладони легли ему на плечи, ощутили сквозь ткань туники тепло живого тела, и краешком сознания она удивилась этому теплу.

«Как будто ждала, что он из камня».

Тшера придвинулась ближе, сжав его бёдра коленями, пальцы скользнули по шее, утонули в густых светлых волосах… Верд смотрел на неё, и в его взгляде она увидела лишь теплоту и удивление — ни похоти, ни страсти.