Отблески солнца на остром клинке

Солнце катилось к полудню; Тшера ехала в голове обоза с Дешрайятом, тот явно с ней заигрывал — осторожно и негрубо, но Тшере это не нравилось. Дешрайят привык к женскому вниманию — об этом говорили его манеры и умение ненарочито и завлекательно себя подать, но это внимание ему нравилось не потому, что он любил женщин. Дешрайят любил себя — любовался собой и ждал ещё большего любования от окружающих, и очередная дурочка в его постели становилась даже не трофеем, — просто очередным свидетельством его собственной неотразимости. Это сквозило в его взглядах, жестах и особенно — в разговорах. О чём бы ни зашла речь, всё сводилось к его собственной персоне, причём довольно скоро.

— Ты ведь из Хисарета? — спрашивал он у Тшеры.

— Можно и так сказать, — уклончиво отвечала она.

— И, верно, много путешествуешь? Расскажи, в каких местах довелось побывать, что занятного увидеть? Я, до того, как к Тарагату нанялся…

А дальше можно было не отвечать и даже не слушать, потому что дальше следовало длинное, не слишком правдивое повествование, пересыпанное красивыми словечками и витиеватыми оборотами, призванными в глазах (ушах?) слушателя добавлять уму рассказчика остроты, а его манерам — изящества. Дешрайят рассчитывал пробудить в Тшере хотя бы интерес, но пробудил лишь глухое раздражение, которое теперь ворочалось где-то в кишках, временами порыкивая и отдавая мерзкой приторностью на языке.

Их нагнал на своём кавьяле Тарагат.

— Там, за рощей, деревушка, — сказал он, — и в ней — отличный кабак. Завернём отобедать. — Потом добавил погромче, обращаясь к тем, кто ехал с его обозом впервые: — Только учтите: за обедом ни локти, ни что-то ещё постороннее на стол не класть! Иначе хозяин трактира это за проклятье посчитает. Здесь свои суеверия.

— Я однажды в этом трактире наелся так, что скимитары за поясом дышать мешали, — усмехнулся Дешрайят, когда Тарагат уехал обратно в середину обоза. — И чуть не выложил их на стол. На глазах у трактирщика. Его едва удар не хватил, хоть владыка и успел перехватить мою руку, и ни один из скимитаров стола даже не коснулся. Очень уж они там проклятий боятся.

— Проклятий не существует, — сухо ответила Тшера.

За рощей их встретила грубо сколоченная виселица: две опоры, меж ними — перекладина. А на ней, молчаливо и пугающе неподвижно — повешенные: три девицы (старшей не больше семнадцати), мальчонка — совсем ещё дитя, мужчина и женщина постарше. И даже по изувеченным, кое-где уже расклёванным лицам заметно, что все они — родня: слишком друг на друга похожи.

Обоз встал. Выглянув из его хвоста, грязно выругался Кхаб. Невнятно запричитал Биарий, охнул Сат. В перелеске за их спинами просвистела какая-то птица. И наступила тишина.

— Сдаётся мне, неласковые люди живут в этой деревушке, — вполголоса сказала Тшера подъехавшему Тарагату. — Может, стороной проедем?

Купец в хмурой задумчивости огладил ухоженную бороду.

— Я бывал здесь много раз, заезжал и на нынешнем пути, назад тому несколько седмиц, и люди там, сколь мне довелось узнать, как везде.

— Но целыми семьями, вплоть до детей, вешают за воротами не везде, — возразила Тшера. — А уж птицам на расклевание оставляют — и подавно. Эти тут не один день висят. Ты нанял меня охранником, кир Тарагат, и если слово твоего охранника хоть что-то значит, послушай: не надо сюда заезжать, обед не стоит риска. Биарий ещё лучше сварит.

— Если слово моего охранника мне потребуется, я его обязательно спрошу, — тихо и очень любезно ответил Тарагат, не сводя взгляда с повешенных. — Едем в деревню, — приказал уже громче, и добавил себе под нос, глянув на стягивающиеся на горизонте тучи: — вот и дождь собирается, хоть переждём. Заодно и припасы пополним.

— Это их, часом, не за локти на столе покарали? — горячим шёпотом спросил перепуганный Бир, нагнав Тшеру у самых деревенских ворот.

— Если за локти — то ещё полбеды. Хотя бы известно, как самим на той перекладине птичьим кормом не повиснуть. Но что-то мне подсказывает: дело в другом, — невесело ответила Тшера.

В деревне Тарагата знали и пожилой, но ещё не старый бородатый трактирщик, и подавальщицы, и многие из сельчан, что сейчас здесь обедали. Встретили купца приветливо, усадили за лучший стол; спутникам его улыбались, но на Тшеру косились с подозрением. Когда подали обед, сам хозяин присел с торца стола — порасспросить о новостях, разузнать, где какие слухи ходят. Тарагат на вопросы отвечал, но сдержанно, до сплетен не опускаясь. Рассказал и про «веросерка», рыскающего в окрестностях Солбера.

— А у вас звери не безобразничают? — спросил вкрадчиво, щуря подведённые чёрным глаза, словно пригревшийся на солнышке кот.

— До нашенских-то мест от Солбера пешком неблизко, что ихним веросеркам тута делать, — отозвался хозяин, пожав плечами. — А чегось спрашиваешь? Иль неспокойно в округе?

— Неспокойно, — певуче протянул Тарагат, поглаживая бороду. — Под самыми вашими воротами неспокойно — трупы, птицами расклёванные, висят. Вот, думаю, может, хворь какая всю семью забрала, а тела их как приманка, чтобы зверя поймать, используются…