Отбой!

Читая прошение, начальник то бледнел, то краснел. Потом он засопел и наконец заговорил.

Он понимал, что подобное прошение повредит ему в глазах высшего начальства. Его, Кавана, репутация будет безнадежно испорчена. У него, преданного служаки и верного слуги престола, — об этой репутации он пекся всю жизнь, — в его округе происходит столь чудовищное проявление вольнодумства!

Со всем своим чиновничьим апломбом, напыжившись, Каван начал объяснять Эмануэлю, что его прошение вызвано заблуждением юности.

— Иные люди ради дворянского титула готовы пожертвовать целым состоянием, всем имуществом, а вы, молодой человек, хотите отречься от дворянства. Вы — белая ворона среди дворян нашей монархии! Да, да! — начальник побагровел, в его голосе появились визгливые интонации. — Белая ворона! Белая ворона!

И опять, как в начале их разговора, началось чередование красного и белого цвета; но сейчас физиономия оставалась багровой, а белый цвет был представлен в возгласах: «Белая ворона!», «Белая ворона!» Каван даже воздел руки, умудрившись при этом сбить пенсне, которое запрыгало на шелковой ленточке.

Эмануэль быстро замигал глазами, он был уже натренирован, но на взволнованного начальника это не произвело никакого впечатления. Он продолжал упорно твердить свое:

— Вы белая ворона, жалкая белая ворона!

Эмануэль страстно желал, чтобы эти слова заменил возглас: «Вы сумасшедший!»

«Сумасшедший!» Нет, не прозвучало это слово, которого так добивался Эмануэль. Огорченный, он отправился восвояси.

Мы ждали его, полные опасений. Лицо Эмануэля выражало глубочайшее разочарование. Нам стало жалко его, как ребенка, которому испортили долгожданную радость.

— Ах он подслеповатый бюрократ! Даже не взглянул на мою фуражку. Испугался, осел, что о моем ходатайстве узнает государь император…

На фуражке Эмануэля была дыра величиной с десертное блюдце, и Эмануэль нарочно не снимал фуражки у Кавана.

Неужели окружной начальник не заметил даже полуоторванных знаков офицерского достоинства?

Нет. Он заявил, что такое ходатайство может рассматривать только его величество, никто другой.

— Он еще пытался меня припугнуть. Это, мол, наказуемое деяние, ибо мое прошение оскорбляет царствующий дом, который жалует дворянское достоинство наиболее достойным своим подданным.

Однако неудача не отбила у Пуркине охоты добиваться своего. Посмеявшись вместе с нами над Каваном, он твердо решил подать свое прошение прямо в канцелярию королевского наместника в Праге.

— Ну да, ведь наместник — это представитель императора. Вот я и обращусь к нему. Пускай дело идет прямо в Шенбрунн. А если не будут меня слушать, дойду до самого монарха. Когда Губачек узнает об этом, он лопнет от зависти.

И Пуркине написал новое прошение. Он несколько развил и расширил мотивировку, надеясь, что в такой редакции ходатайство скорее вызовет крик: «Вы безумец, вы сумасшедший!» вместо возгласа «белая ворона».

Мы смеялись, когда Эмануэль читал нам свое прошение, но он вдруг нахмурился и сказал:

— Я все это думаю всерьез, вот что. Все до последнего пункта.

Тем смешнее представлялся нам тот факт, что искренние слова прошения, этот крик свободолюбивой души, несомненно, произведет в канцелярии наместника впечатление выходки душевнобольного.

Вот точный текст прошения: