Отбой!

Ходатайство Пуркине об увольнении с военной службы (неоднократно подаваемое им и отвергаемое офицерами, да еще с угрозами по адресу Пуркине) было основано не только на распоряжении министерства об освобождении всех студентов от военной службы и возвращении их в учебные заведения. У Пуркине был еще один весьма солидный аргумент: он вообще не состоял на военной службе, был навсегда вычеркнут из списков армии.

Чтобы пояснить это обстоятельство, вернемся к событиям, которые имели место пять месяцев назад.

В июле 1918 года Эмануэлю фон Пуркине стало ясно, что продолжать искусственное обмораживание ноги больше нельзя: это всерьез грозит здоровью. Итак, не остается ничего другого, как вскоре снова отправиться на итальянский фронт.

Это было время, когда Эмануэль страстно погрузился в занятия, готовясь сдать экзамены на медицинском факультете, чтобы перейти потом на естественный. Он понимал, что в конце войны, при частых паниках и поспешных отступлениях, очень легко попасть в плен. Это был бы отрыв от науки на долгие годы. Пуркине страшила не столько опасность для жизни, сколько долгий перерыв в ученье. А это было неизбежно, окажись он в плену.

И Эмануэль решил раз навсегда развязаться с армией.

Возможно, на него подействовал удачный пример Пепичка, а также монография о головокружениях, написанная его прадедом, знаменитым натуралистом и медиком Яном Эвангелистом Пуркине: «Beiträge zur Kenntnis des Schwindels aus heautognostischen Daten»[169].

Не знаю, какое из этих обстоятельств сыграло решающую роль в его намерении предстать перед военно-врачебной комиссией в качестве душевнобольного. Пример Губачека был заманчив, а в сочинении прадеда говорилось, что при употреблении некоторых наркотиков у испытуемого начинаются головокружения и рябь в глазах. Чтобы доказать свое помешательство, Пуркине хотел вызвать какие-то конкретные физиологические явления, не полагаясь, как Пепичек, только на странности поведения и ответов. Для этого у Эмануэля не хватило бы выдержки. Подыскивая средство, благодаря которому он приобрел бы чисто внешние признаки безумия — затуманенный взгляд и т. д., — он наткнулся на сочинение прадеда о наркотиках.

Пуркине как раз нужно было такое средство воздействия на зрачок, чтобы реакция соответствовала объективным признакам душевного расстройства. Эмануэль был восхищен открытием прадеда и твердо решил использовать его исследование, чтобы стать наконец свободным и получить возможность работать, не расходуя здоровья и душевных сил на войну. Он мечтал идти по стопам своего ученого предка. Военная служба настолько претила этому человеку с чистым сердцем, что он отважился на крайне рискованные эксперименты.

Проштудировав психиатрическую литературу, различные работы о помешательстве, Эмануэль начал экспериментировать, запершись в комнате.

В поисках средства сделать свой взгляд затуманенным и ненормальным. Эмануэль бесстрашно испробовал на себе ряд препаратов. Один раз он даже потерял сознание, приняв какой-то порошок горчичного цвета. Что это был за порошок и как назывались другие препараты, которые он вдыхал, глотал и впрыскивал себе под кожу, Эмануэль никому не рассказывал, хотя обычно подробно посвящал нас во все свои замыслы.

Через день он занимался на факультете, готовясь к экзаменам. Изучение анатомии шло без помех, несмотря на то что в сердце Пуркине уже проник образ студентки Марии, виденной им однажды на далькрозовских занятиях ритмикой в сокольском обществе, куда он попал совершенно случайно, зайдя к брату Яну, аккомпанировавшему девушкам на рояле.

После целого дня подготовки к коллоквиуму Эмануэль вечерами занимался своими психиатрическими и химическими исследованиями. В лазарете он получил месячный отпуск, как выздоравливающий, переданный на попечение семьи для подготовки к экзаменам. Эти дни Пуркине проводил у матери, в фамильном доме с фресками. По окончании отпуска ему предстояло явиться в Зальцбург, куда полк перевели из Фиуме. Дни свободы были, таким образом, сочтены, а впереди — снова фронт и окопы. Взволнованно и многословно, вразрез со своим обычным спокойствием, Пуркине поведал нам свой план. Он подаст в городскую управу ходатайство об отказе от дворянского звания и будет с маниакальным упорством настаивать на этом до тех пор, пока его не посадят под замок все равно куда, — в кутузку или в сумасшедший дом. Лишь бы не возвращаться в полк! Эман нарочно написал свое прошение с нелепыми оборотами речи и ошибками, чтобы у начальства сразу создалось впечатление, что этот случай заслуживает скорее внимания психиатров, чем жандармов. Но, по существу, он, Пуркине, вполне серьезно относился к своему отказу от дворянства. Ведь с точки зрения натуралиста совершенно противоестественно, чтобы один человек был аристократом, а другой плебеем; биологически все люди равны, и всякая кастовость в наши дни не менее смешна, чем средневековая медицина.

Однако действие его прошения на окружного начальника Кавана, которому Эмануэль лично вручил эту бумагу, было совсем неожиданным.