Отчаянный корпус

— Я больше не могу, — смешался тот, ему было почему-то стыдно.

— А кто может? — настаивал Седов. — Вон Иван и так на двести рублей подписался.

Женя молчал. Перед ним возникло лицо мамы, вечно озабоченной нехваткой денег. Разве имел право он, живущий в сытости, просить хотя бы рубль у нее, получающей скромную зарплату машинистки и воспитывающей двух малолетних дочек?

— Еще один особо нуждающийся? — прервал молчание Строев и зевнул. — Ладно, я внесу за него десятку. Мне все равно, просить двести или двести десять.

А такого прозвучавшего в его голосе презрения Женя стерпеть не мог.

— Не надо мне твоей десятки, — вспыхнул он, — сколько там не хватает? Девяносто рублей? Вот и напиши их на меня.

— Молоток, — обрадовался Седов, — лавочка закрыта, всем спать.

И вскоре все вокруг затихло. Лишь Женя Ветров никак не мог заснуть. Он беспокойно ворочался, корил себя за несдержанность и все думал, где сможет достать эти несчастные сто двадцать рублей.

Утром после подъема вопрос возник снова и не оставлял в покое Ветрова весь день. Женя поглядывал на лица товарищей, стараясь отыскать в них ту же озабоченность, — но нет, похоже, случившееся мало кого волновало. Может быть, это шутка? — мелькала мысль. Увы, надежды рассеялись во время второго завтрака. В столовой к ним подошел Гусек и приказал собраться во дворе у главного входа, где будет производиться фотографирование — почин стал оформляться документально. Сначала сделали общий снимок, потом запечатлели наиболее щедрых подписчиков. Среди них оказался и Ветров. Он хотел было уклониться, но Седов решительно потянул его к аппарату.

— Ты что упираешься? Страна должна знать своих героев, — сказал Лабутенко.

— Да он просто вчера трепанулся! — Строев пренебрежительно махнул рукой, а Лабутя веско напомнил:

— Трепотня — это присвоение не принадлежащих тебе благ.

И Ветрову ничего не оставалось, как предстать перед объективом. Он затравленно смотрел в черный зрачок и видел боковым зрением презрительное лицо стоявшего в стороне Алишера.

— А что я могу сделать? — пробовал он оправдаться после фотографирования.

Алишер презрительно глянул на него и вынес приговор:

— Слабак, сразу не смог отказаться, теперь начнешь вертеться.

Он пошел прочь, а Ветров даже задохнулся от обиды. Ну и друг! Ведь все началось в противовес мнению Сократа, которого Ветров назвал первопричиной их незавидного положения. Мог ли он после этого уклониться от подписки? Правда, сначала думалось, что его участие будет символическим, — не вышло! Интересно, а как бы реагировал сам Алишер на строевскую подначку? И хотя Женя находил все новые причины для оправдания своих поступков, подспудно довлела мысль, что относительно слабака Алишер был прав. Найди он в себе силы отвергнуть то, что с самого начала показалось ерундой, и не пойди на поводу большинства, не было бы сейчас этого унизительного положения и постоянно гложущей мысли о деньгах. Ну где, где достать эти несчастные сто двадцать рублей?

Запела труба, извещавшая о конце перемены. Предстоял урок литературы. На пути к классу Седов спросил у Ветрова, что задавалось на дом. Тот удивился, ибо на самоподготовке задание громогласно обсуждалось с весьма нелестными выражениями в адрес литератора.

Капитан административной службы Гурин стал преподавать у них совсем недавно, и класс еще не успел привыкнуть к нему. С предшественницей все было просто и понятно. Это была статная женщина, кубанская казачка, с мягким говором и твердым характером. Из всей литературы ею безоговорочно воспринимались только две книжки: учебник и хрестоматия, по которым она задавала «от и до», отмечая границы твердым ногтем. К ним же отсылались все задающие вопросы, что отучило всех любознательных спрашивать. То, что выходило за рамки, отвергалось, ибо «Учпедгиз знает, шо нужно печатать, а шо нет». С Казачкой было скучно, но зато беззаботно, система ее опросов отличалась простотой и вычислить ее не составляло труда. Очереднику оставалось только внятно проговорить «от и до», поэтому о тройках, не говоря уже о двойках, класс не ведал. На беду, он вышла замуж за преподавателя физкультуры, после чего стала так быстро терять свою стать, что не могла дотянуть до окончания года.