Отечество. Дым. Эмиграция. Книга 1. Русские поэты и писатели вне России

Юрий Анненков (псевдоним – Борис Темирязев, 1889, Петропавловск-Камчатский – 1974, Париж). Художник, график, режиссер, литератор, мемуарист. Вездесущий Жорж. Современник вспоминает Анненкова как лысеющего франта с моноклем, подвижного и бойкого человека. «Жизнь ему вкусна», – отмечал К. Чуковский. «Жизненность, движение и ток современности – вот стихия Анненкова» (М. Кузмин). «Работоспособность его была изумительна, как и его продуктивность» (И. Одоевцева). «Его всегда влекло усесться одновременно на несколько стульев…» (А. Бахрах). Его предком был знаменитый декабрист И. Анненков, и только в 1892 году его семья вернулась из ссылки в Петербург.

Поступил Юрий Анненков на юридический факультет университета, а одновременно занимался живописью. В 1911 году поехал в Париж продолжать образование. Увлекся футуризмом и кубизмом. В 1913-м вернулся в Петербург и сотрудничал со многими изданиями, в том числе и с «Сатириконом», занимался книжной графикой, ставил спектакли в кабаре «Приют комедиантов».

После революции оформлял революционные праздники, рисовал портреты вождей: Троцкого, Зиновьева и других, за что впоследствии был назван троцкистом. Уже после того как Анненков остался на Западе, в 1926 году был издан альбом «Семнадцать портретов» деятелей советской власти. Портреты Ленина, Тухачевского и Сталина, отвергнувшего свое изображение, в альбом не включены.

Весной 1924 года Анненков выехал в Венецию на интернациональную художественную выставку и в советскую Россию уже не вернулся. Заехал в Сорренто к Горькому и обосновался в Париже. На Западе Анненков развернулся вовсю: выставки, спектакли, премии, слава. В 1934-м вышла автобиографическая книга «Повесть о пустяках». В 1951-м – «Дневник моих встреч», которая в России была издана лишь в 1991-м. Юрий Павлович прожил 85 лет, похоронен в Париже. В целом счастливая жизнь, насыщенная творчеством.

А теперь несколько отрывков из «Дневника встреч» с подзаголовком «Цикл трагедий». В главе об Александре Блоке:

«…Но если в первые бешеные годы революции, годы поощряемой животной жестокости, поощряемого массового убийства, всяческого безнаказанного кровопролития и бесчеловечности во имя “блага человечества”, в годы поощряемого грабежа и вандализма – Блоку чудилась музыка, то для многих из нас революция тогда была еще только спектаклем, зрелищем. Все страшное, что обрушилось вместе с ней на человеческую жизнь в потрясенной России, казалось нам эпизодом; захватывающим, трудным, может быть – необходимым, даже погибельным, но несмотря на это – не более чем эпизодом. Сегодня нам в этом уже можно сознаться. Мы не бились ни в рядах революции, ни в рядах ее противников. Но мы не были к ней равнодушны: каждое утро в ее первые годы мы ждали новых впечатлений. Мы были, по слову Осоргина, “свидетелями истории” – впрочем, довольно поверхностными: мы смотрели и слушали, не всматриваясь и не вслушиваясь, как к этому призывал Блок. И мы стали против революции лишь когда ее бессмысленная, позорная бесчеловечность сделалась для нас очевидностью. Или – в иных случаях – когда революция просто надоела нам, как может надоесть любое слишком затянувшееся зрелище.

Революция превращалась для нас в “окружающую обстановку”. Наша внутренняя жизнь по-прежнему была заполнена искусством. Искусство было для нас главным. Но революция социальная, материалистическая, хронологическая совпала с революцией в искусстве, и это совпадение способствовало ряду недоразумений и даже оказалось для некоторых из нас – художников и поэтов – роковым.

Если революция кончилась для многих из нас, когда ее эксцентричность и наше опасное хождение по проволоке над бездной сделались будничной ежедневностью, – для Блока революция умерла, когда ее стихийность, ее музыка стали уступать место “административным мероприятиям” власти…»

Сделаем перебивку и отметим, что в 1920 году Юрий Анненков принимал активное участие в организации массовых зрелищ под открытым небом – на стрелке Васильевского острова и на площади Зимнего дворца – «Гимн освобожденному труду» и «Взятие Зимнего дворца». Ну, и знаменательное и потрясающее графическое оформление поэмы Блока «Двенадцать».

Анненков в «Дневнике» вспоминает, как в октябре 1919 года Муля Алянский устроил вечеринку, посвященную Блоку. Стол украшал громадный форшмак из мерзлой картошки лилового цвета и вяленой воблы и три бутылки аптечного спирта. Пир горой, а затем все гости завалились спать, не раздеваясь, кто где мог (печурка-буржуйка давно погасла, и было холодно). Под утро нагрянул комиссар с милиционерами с проверкой документов.

– Не шумите, товарищи, – произнес Алянский, – там спит Александр Блок.

– Который Блок, настоящий?

– Стопроцентный!

Комиссар осторожно заглянул в соседнюю комнату:

– Этот?

Алянский кивнул головой. Комиссар улыбнулся и, сказав: «Хрен с вами!» – на цыпочках удалился со своими товарищами.

Был еще один любопытный пассаж времен военного коммунизма. Автор пишет: