Отечество. Дым. Эмиграция. Книга 1. Русские поэты и писатели вне России

Меж каменных домов, меж каменных дорог,
Средь очерствелых лиц и глаз опустошенных,
Среди нещедрых рук и торопливых ног,
Среди людей душевно-прокаженных…

В лесу столбов и труб, киосков городских,

Меж лавкой и кафе, танцулькой и аптекой,
Восходят сотни солнц, но холодно от них,
Проходят люди, но не видно человека.

Им не туда идти – они ж почти бегут…

Спеша, целуются… Спеша, глотают слезы.
О, спешная любовь, о, ненавистный труд
Под безнадежный свист косматых паровозов…

…Меж каменных домов, средь каменных сердец,

По каменной земле, под небом равнодушным.

Критики отмечали искренний, чистый и ясный лиризм Довида Кнута. В годы оккупации он и его жена Ариадна Скрябина, дочь композитора, действовали в еврейской группе Сопротивления. Ариадна погибла, а Довид остался в живых и написал впоследствии книгу о борьбе с фашистами. В начале 50-х Кнут покинул Францию и уехал в Израиль.

Шаховская вспоминает:

«Маленький, худенький, смугленький Довид Кнут жил нелегко. Сперва был рассыльным в каком-то предприятии, затем открыл свое дело, которое твердой рукой вела первая его жена Сара. Он первый воспел “особенный еврейско-русский воздух – блажен, кто им когда-то дышал”. Но, провозглашая себя иудеем (“Я, Довид Ари бен Меир!”), тоже испытывал ностальгию по Петрограду и после библейских тем обращался к типичному для русского Монпарнаса тону:

Отойди от меня, человек. Не пытайся помочь.
Надо мною густеет бесплодная тяжкая ночь…

Сам же Довид был живой, приятный собеседник, не лишенный чувства юмора…»

Необходимо добавить и воспоминания Нины Берберовой из ее «Курсива»:

«С Кнутом семь лет меня связывала тесная дружба, многое в его стихах говорит об этих отношениях («Два глаза – два окна», «По твоим виновато-веселым глазам» и т. д.). Мы много бывали вместе, иногда втроем с Ходасевичем. Кнут был небольшого роста, с большим носом, грустными, но живыми глазами… В 20-х он держал дешевый ресторан в Латинском квартале… занимался ручной раскраской материи, что было в то время модным… Его проблема – русский язык. Ходасевич говорил ему:

– Так по-русски не говорят.

– Где не говорят?

– В Москве.

– А в Кишиневе говорят».

…После рождения сына личная жизнь Кнута осложнилась: он ушел от Сарочки и жил с «новой подругой». Берберова сказала ему, что он будет иметь около себя ее недолго, «а меня – всю жизнь». Кнут усмехнулся. И на остановке под фонарем прочел свое последнее стихотворение… Какое? Может быть, это? -

Я не умру. И разве может быть,
Чтоб – без меня – в ликующем пространстве
Земля чертила огненную нить
Бессмысленного, радостного странствия.

Не может быть, чтоб – без меня – земля,

Катясь в мирах, цвела и отцветала,
Чтоб без меня шумели тополя,
Чтоб снег кружился, а меня – не стало!

Не может быть. Я утверждаю: нет…

Так и хочется сказать: – Довид Миронович, еще как может!.. И без Кнута, и без кого угодно. Человек всего лишь пылинка: смахнули тряпочкой – и нет человека…

А тем временем мы с вами вернемся к следующей персоне, родившейся в первом году XX века.

* * *

В 1995 году в Москве в издательстве «Республика» вышла книга «Вернуться в Россию стихами…» – 200 поэтов эмиграции. Это антология лучших стихотворений с кратким биографическим предисловием, составленным Вадимом Крейдом. Замечательная книга, к которой я лично обращался не раз. Среди представленных поэтов с разной судьбою выделяется один.

Владимир Диксон (16 марта 1900, Сормово – 17 декабря 1929, Париж).

Жизнь Диксона необычайна даже на фоне сплошь необыкновенных биографий поэтов-эмигрантов. Его дед со стороны отца – канадец, бабушка – англичанка. Отец поэта американец Уолтер Франк Диксон приехал в Россию в 1895 году и работал инженером-строителем в паровозном отделе Сормовских заводов. Женился на Людмиле Биджевской, дед которой происходил из Польши.