Отечество. Дым. Эмиграция. Книга 1. Русские поэты и писатели вне России

Ну а тех, кто не живет, не дышит,
Вспомним благодарственно.
Пусть им будет хорошо без крыши
И блаженно барственно.

Борис Поплавский – русский Эдгар По

И последний из ровесников – Борис Поплавский (1903, Москва – 1935, Париж).

В 1918 году Поплавский уехал с отцом на юг России, затем в Константинополь, а в мае 1920 года – в Париж. Поплавскому было 17 лет. При жизни у него вышел единственный сборник стихов – «Флаги», который, по словам Георгия Иванова, вызвал «очень сильное очарование». Успел напечатать главы романа «Аполлон Безобразов». А уже посмертно вышло несколько сборников стихов: «Снежный час», «В венке из воска», «Дирижабль неизвестного направления», дневниковые записи Поплавского, роман «Домой с небес» и трехтомник собрания сочинений в США.

Его смерть 9 октября 1935 года поразила всех. Он прожил всего 32 года…

Поплавский писал, если можно так выразиться, странные стихи с метафизическим отзвуком. К примеру:

Розовый час проплывал над светающим миром.
Души из рая назад возвращались в тела…
… А по дороге, на солнце блистая косою,
Смерть уходила и черт убегал налегке…

Как вам картинка? Или:

Восхитительный вечер полон улыбок и звуков,
Голубая луна проплывала, высоко звуча,
В полутьме Ты ко мне протянула бессмертную руку,
Незабвенную руку, что сонно спадала с плеча…

Поплавский был самым своеобразным поэтом русского Парижа 1930-х годов. Он вел полунищенский образ жизни и в то же время разыгрывал из себя литературного дэнди. Спортсмен, боксер, Поплавский поражал собеседников своей эрудицией и неожиданностью, парадоксальностью суждений. Трагическая его смерть (от сверхдозы таинственной наркотической смеси) буквально ошеломила русских литераторов-эмигрантов. А непосвященные неожиданно для себя узнали, что среди них жил «гениальный поэт».

В парижских кабаках распевали «Очи черные» с четырьмя вкрапленными в них строчками Поплавского:

Ресторан закрыт, путь зимой блестит,
И над далью крыш занялся рассвет.
Ты пришла, как сон, как гитары звон,
Ты пришла, моя ненаглядная!

Андрей Седых, вспоминая Поплавского, писал:

«Жил он больше по ночам, а днем лежал в своей комнате на кровати, лицом к стене. Когда я приходил и спрашивал, почему он валяется без дела, Борис в стенку отвечал:

– Не мешай. Я молюсь!

Временами казалось, что он – лентяй, не хочет и не признает никакого труда. Писанье стихов и дневника мы не считали “работой”, а он к тому же говорил:

– Наслаждаюсь равнодушием к литературе.

Жил он в абсолютной духовной изолированности, в атмосфере постоянного душевного смятения и “непросветленного хаоса” Много позже Ходасевич сказал:

– Доморощенный демонизм».

Адамович называл Поплавского «гениально вдохновленным русским мальчиком, нашим Рембо».

Нина Берберова в «Курсиве» отмечала, что Поплавский никогда не снимал черных очков. «В нем была “божественная невнятица”… Он учился у французов, и, я думаю, он кончил бы тем, что осел бы во французской литературе (как это сделал Артюр Адамов), уйдя из русского языка совсем, если бы не замолчал через несколько лет, как замолчали столь многие…»

«Дневной бюджет Поплавского, – писал Ходасевич, – равнялся 7 франкам, из которых 3 он отдавал приятелю. Достоевский рядом с Поплавским был Рокфеллером рядом со мной».

В 1935 году в «Современных записках» с воспоминаниями о Борисе Поплавском выступил Гайто Газданов:

«Внешне все ясно и понятно: Монпарнас, наркотики и – “иначе это кончиться не могло”…

Бедный Боб! Он всегда казался иностранцем – в любой стране, в которую попадал. Он всегда был – точно возвращающимся из фантастического путешествия, точно входящим в комнату или в кафе из ненаписанного романа Эдгара По… Поплавский неотделим от Эдгара По, Рембо, Бодлера… Поэзия была для него единственной стихией, в которой он не чувствовал себя как рыба, выброшенная на берег… С деньгами он не умел обращаться…

О нем трудно писать еще и потому, что мысль о его смерти есть напоминание о нашей собственной судьбе, – нас, его товарищей и собратьев. Всех тех несовременных людей, которые пишут бесполезные стихи и романы и не умеют ни заниматься коммерцией, ни устраивать собственные дела; ассоциация созерцателей и фантазеров, которым почти не остается места на земле. Мы ведем неравную войну, которой мы не можем не проиграть, – и вопрос только в том, кто раньше из нас погибнет… В этом никто не виноват, это, кажется, не может быть иначе. Но это чрезвычайно печально…»

Повторим вслед за Газдановым: «Но это чрезвычайно печально».