Отечество. Дым. Эмиграция. Книга 1. Русские поэты и писатели вне России

Нет, не «пусть», Шаховская не бросила свою судьбу на волю случая, она билась за себя, свою жизнь. Училась в колледжах Константинополя, Брюсселя, Парижа. По словам Адамовича, отлично освоила «общепарижский поэтический стиль. Немного иронии, немного грусти, остановки именно там, где ждешь развитие темы: рецепт знаком. Но пользуется им Шаховская с чутьем, находчивостью и вкусом». Сама Шаховская отмечала потом свою «черноземную, деревенскую жилку», «жизнерадостность и твердое намерение противостоять превратностям судьбы», что выделяло ее из этой литературной среды. Писала по-русски и по-французски. Много печаталась.

Участвовала в движении Сопротивления. Была военным корреспондентом. Освещала Нюрнбергский процесс. Награждена орденом Почетного легиона. За свои романы дважды получила премию от французской Академии. Написала несколько томов воспоминаний «Таков мой век». В 1968–1983 годах возглавляла газету «Русская мысль». В 1970-м выпустила сборник стихов «Перед сном».

Основным мироощущением Шаховской является христианская идея любви и жертвенного служения людям, несмотря на тягость собственного положения, как сказано в одном стихотворении: «Без денег, даже без друзей». За границей Шаховская считала себя русской:

«Ответ один – я принадлежу к русской культуре, то есть к чему-то, что единственное составляет народность и к себе притягивает».

Но вместе с тем она считала, что принадлежит и к французской культуре. Об эмиграции говорила, что для ее семьи Европа была родным домом:

«С XVIII века мы говорили по-французски, а по-немецки – еще с Петра. Я никогда не учила ни французского, ни русского. Эти языки были мне не законными мужьями, а любовниками. Как хочу, так и пишу…»

Бунин вздыхал о княгине Шаховской: «Как не вижу Шаховскую, сам не свой хожу. Тоскую!».

В 1956–1957 годах Шаховская жила с мужем, в то время бельгийским дипломатом, в Москве. Советскую столицу вспоминала так: «Ничего меня не поразило – я все это знала. Безысходность положения, большая скука…» В другом интервью об этом же: «Спустя полвека я приехала в свой родной город, но совершенно чужой. Глядя на грустные лица, я почувствовала себя чужой именно здесь, в Москве. Я много ездила по свету. Но нигде не испытывала такого отчуждения…»

«Конечно, много воспоминаний от приемов в Кремле. Меня почему-то сажали около генерала Серова, тогдашнего председателя КГБ. Тот все старался подлить мне больше водки, выспрашивал о чем-то, все куда-то нервно выбегал, возвращался. Однажды я решилась спросить его: “Вы записываете мои разговоры?” – “Нет, не волнуйтесь…” – отвечал генерал. “А что же вы постоянно встаете из-за стола?” Нисколько не смутившись, генерал парировал: “Вы гость, и мне нужно, чтобы все вокруг было спокойно”. – “Ну, если в самом Кремле неспокойно, тогда извините…” – развела я в недоумении руками.

Когда я рассказала о своем соседе мужу (советнику посла), он побледнел и попросил меня не открывать рта, не отвечать ни на какие вопросы…»

В 90 лет Зинаида Шаховская вновь приехала в Москву и дала пространное интервью газете «Известия» – «Рандеву с культурной империалисткой. Зинаида Шаховская знала почти всех гениев XX века». В интервью она призналась, что с 1932 года писала только по-французски под псевдонимом Жака Круазе. На вопрос о миссии русской эмиграции сказала:

«Слава Богу, мы никак не думали, что мы – “миссия”. Мы чувствовали себя отверженными. У нас была надежда вернуться в Россию – через пять, десять, пятнадцать лет. Но миссии как таковой мы не ощущали. Это получилось само собой. Рождались дети, им надо было ходить в школу. И мы создали такой целый “эмиград”. Мы были не эмигрантами, а беженцами, людьми, лишенными Отечества. И меньше всего думали о том, что будем какими-то миссионерами православия. Там, где оказалось 25 русских, возникала церковь, которая была и моральной опорой, и центром русского сплочения…»

В интервью «Книжному обозрению» (9 марта 1990 года) Шаховская веско заявила о себе: «Я французский писатель русского происхождения бельгийского гражданства. У меня – король. Но мы все не подданные. Мы граждане».

На вопрос о литературе княгиня Шаховская отвечала охотно. О Набокове:

«Он весь придуманный. Я писала ему так: “Володя! Я удивляюсь, что ты часто делаешь большие цветные гирлянды вокруг пустоты…” «У Набокова – роман с его собственной Россией, она у нас с ним общая только по русской культуре, которая его воспитала. Общая родина наша – Пушкин».

«Иосифа Бродского считаю очень большим поэтом, но не люблю надменных поэтов. Я даже Ахматову за это не очень люблю…»

О возвращении Ирины Одоевцевой на родину:

«Ей трудно жить во Франции. У нее не было славы. И она сама шутила: “Поеду в Россию за славкой”. Одоевцева в своих воспоминаниях более благожелательна, чем Берберова в “Курсиве”. Берберова вся такая озлобленная, ощеренная…»

Княгиня Шаховская не выбирает слов… Это о ней как о критике. Но она еще и поэт.

Слушай, слушай тишину,
Лучше песни не услышишь…

И маленькое стихотворение, написанное в Риме, в 1973 году: