Отечество. Дым. Эмиграция. Книга 1. Русские поэты и писатели вне России

Разве можно от женщины требовать многого?
Там, где глупость божественна, ум – ничто!

У турецкого сатирика Азиза Несина есть рассказ «Ах, почему я не женщина?!». Такие возможности! А ежели ты не женщина, а мужчина, к тому же поэт или писатель, да еще в изгнании, в Париже, что делать тогда? Все приспосабливались к эмигрантской жизни по-разному. Вот, к примеру, был такой поэт К. Льдов (Витольд-Константин Розенблюм, 1862–1937). Еще переводил, писал прозу и детские вещицы, типа «двадцать проказников, десять шалунов». Кочевал из издания в издание.

Бледнеют полночные тени;
Я в комнату тихо вошел…
Букет из лиловой сирени
Поставил мне кто-то на стол…

Это в молодые годы, в 26 лет. А потом поиски счастья в Париже, куда Льдов перебрался в 1914-м. Издавал там газету «Иностранец» – был редактором и автором. Разорился. И запел другие песни:

Дремучий лес. Темна дорога…
Как страх невольный побороть?
Кто в этих дебрях ищет Бога,
Того нашел уже Господь.

Закончил свой жизненный путь К. Льдов в Брюсселе.

* * *

Многие русские литераторы еще до революции успешно осваивали парижскую жизнь, к примеру, чета Мережковских. Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский и Дмитрий Философов два года (1906–1908) искали новые религиозно-философские пути во французской столице, новый способ троебрачности, что в Париже не вызывало никакого удивления. Сначала они жили в огромной квартире, где из мебели было всего три постели, несколько кухонных столов и три соломенных кресла. Потом троица перебралась в другой дом на улице Теофиля Готье, 15. Принимали там гостей, занимались издательской деятельностью, активно писали.

Среди гостей однажды к ним нагрянул анархист князь Петр Кропоткин, от которого Зинаида Николаевна оказалась в восторге: «Это самый мирный и добрый человек на свете. Это такой славный и безобидный дядя, что его только по лысенке хлопать, да чай с ним пить…»

Увы, сегодня имя Кропоткина основательно забыто, а он, между прочим, потомок Рюриковичей и был весьма знаменит в свое время анархическими эскападами. Сразу же после Февральской революции он возвратился в Россию, где ему устроили пышную встречу. Керенский предложил ему на выбор пост во Временном правительстве, но Кропоткин отказался. Октябрь он встретил настороженно, считал, что устроенное большевиками переустройство жизни ошибочно и централизованное якобинство может привести к реакции, террору и гибели революции. Жил в Дмитрове. Общался с Лениным, и тот предложил старому анархисту переиздать его лучшую работу о Великой французской революции.

Умер Петр Алексеевич Кропоткин 8 февраля 1921 года, и похороны старого революционера были грандиозными. Венков множество, один от Совнаркома: «Ветерану борьбы против царизма и буржуазии».

Музей Кропоткина просуществовал до 1939 года, а затем был закрыт за ненадобностью. А Кропоткинская улица в Москве существует и поныне.

Но вернемся к русским эмигрантам. Один из них – Александр Онегин, почти что Евгений Онегин, и не случайно. После рождения малыша мать подкинула его к подножию памятника Пушкину. Придворная дама усыновила подкидыша и дала ему свою фамилию Отто – Александр Отто. Он получил хорошее образование, разъезжал по Европе, а с 1882 года навсегда осел в Париже и был, кстати, литературным секретарем у больного Тургенева. С детства Александр боготворил Пушкина, со временем стал заядлым пушкинистом и то, что писал сам, подписывал: Александр Онегин. Собрал богатейшую коллекцию книг, рукописей, портретов, связанных с Александром Сергеевичем. Так в Париже на улице Мариньян, 25, возник Пушкинский музей, а затем он стал и музеем Жуковского. Вся квартира Отто-Онегина состояла из шкафов и ящиков, а хозяин ютился где-то в уголочке.

Умер Александр Отто-Онегин 25 марта 1925 года, завещав свое собранное богатство Пушкинскому дому в России. Себя он велел похоронить поскромнее, тело сжечь, а пепел не сохранять…

* * *

А самая громкая эмигрантская знаменитость в Париже – Иван Бунин, нобелевский лауреат, жил в районе Пасси, который все русские называли «в Пассях». Писатель Носик уже в наше время как-то подошел к дому Бунина на рю Жака Оффенбаха («живу на Яшкине», говорил сам Иван Александрович), и консьержка спросила, что он ищет. Носик ответил: «Здесь жил известный русский писатель…» Консьержка закивала головой: «Знаю-знаю – Зуров…» Литературного секретаря старая француженка помнила, а вот Бунина – извините…