Отечество. Дым. Эмиграция. Книга 1. Русские поэты и писатели вне России

Максимилиан Волошин учел совет Чехова, данный ему в Ялте: «Учиться писать можно только у французов». А рисовать? Страсть к живописи возникла у Волошина тоже от Франции. Он и сам выглядел довольно экзотично: «Гривастый лисовик с рыжими кудрями, русское подобие Зевса» (О. Форш).

Макс поставил себе цель стать одним из образованнейших людей своего времени по собственной системе, благодаря книгам, музеям, путешествиям. «Земля настолько маленькая планета, что стыдно не побывать везде», – писал он матери в 1901 году.

Первое путешествие было в Среднюю Азию, затем – почти вся Европа. И, разумеется, Париж, куда он отправился «на много лет, – учиться художественной форме – у Франции, чувству красок – у Парижа, логике – у готических соборов, средневековой латыни – у Гастона Париса, строю мыслей – у Бергсона, скептицизму – у Анатоля Франса, прозе – у Флобера, стиху – у Готье и Эредиа…».

Насытившись Европой, Волошин вернулся в Россию, а с весны 1917 года поселился в Крыму, в Коктебеле, и там, в Крыму, перед его глазами развернулись ужасно-кровавые картины Гражданской войны. В 1919 году в цикле «Неопалимая Купина» Волошин с болью писал:

С Россией кончено… На последях
Ее мы прогалдели, проболтали,
Пролузгали, пропили, проплевали,
Замызгали на грязных площадях.

Распродали на улицах: не надо ль

Кому земли, республик да свобод,
Гражданских прав? И родину народ
Сам выволок на гноище, как падаль.

О, Господи, разверзни, расточи,

Пошли на нас огонь, язвы и бичи:
Германцев с запада, Монгол с востока.

Отдай нас в рабство вновь и навсегда,

Чтоб искупить смиренно и глубоко
Иудин грех до Страшного Суда.

Революция, Гражданская война, голод, страх, ужас, «грядущий хам», ставший явью. И «Двенадцать» Блока:

Гуляет ветер, порхает снег.
Идут двенадцать человек.

Винтовок черные ремни,

Кругом – огни, огни, огни…

В зубах – цыгарка, примят картуз,

На спину б надо бубновый туз!

Свобода, свобода,

Эх, эх, без креста!

Тра-та-та!..

И это не поэтическое воображение Александра Блока, это суровые реалии новых «товарищей», задумавших: «Паль-нем-ка пулей в Святую Русь».

И покатили волны революционной эмиграции. Первая волна, вторая, третья… Изгнание. Чужбина. С трудом, с грехом, со слезами стали обустраиваться, кто как мог, у кого какие были средства и возможности.

Временные русские парижане

В 1925 году в Париж приехал Александр Вертинский. Как артист, он видел все глазами артистов – ночную и ресторанно-кабаретную часть парижской жизни:

«Весь Монмартр кишел русскими. Вся эта публика группировалась около ресторанов и ночных дансингов. Одни служили гарсонами, другие метрдотелями, третьи на кухне мыли посуду и т. д., потом шли танцоры – “дансэр де ля мэзон”, или “жиголо” (по-французски), молодые люди, красивые, элегантно одетые, для танцев и развлечений старых американок… Вдоль стен по уголкам и диванам сидели так называемые “консоматорши” – женщины, с которыми можно танцевать, если гость пришел без дамы, и пригласить к столу… потом артисты, певцы, музыканты, балетные танцоры, исполнители лезгинок, молодые красавцы грузины в черкесках, затянутые в рюмочку, шофера. Все это была русская эмиграция, которая жила главным образом за счет иностранцев».

В Париже Вертинский много выступал, пел старые и сочинял новые ариэтки, одна из них – Piccolo bambino:

Вечерело. Пели вьюги.
Хоронили Магдалину,
Цирковую балерину.

Провожали две подруги,

Две подруги – акробатки.
Шел и клоун. Плакал клоун,
Закрывал лицо перчаткой…

И еще песенка Femme raffinee (1933, Париж):

Разве можно от женщины требовать многого?
Вы так мило танцуете, в Вас есть шик.
А от Вас и не ждут поведения строгого,
Никому не мешает Ваш муж-старик.

Только не надо играть в загадочность

И делать из жизни le vin triste.
Это все чепуха и Ваша порядочность —
Это тоже кокетливый фиговый лист…

И убийственная концовка. Убийственно-примирительная, можно даже сказать: