Отель с привидениями

Вопрос этот прозвучал до странности фамильярно, а в свете всех грустных обстоятельств – почти неделикатно. Судя по едва приметному выражению подозрительности, которое промелькнуло в красивых черных глазах Занта, задан он был не без задней мысли. Неужели Зант заподозрил Рейберна в том, что интерес, который тот принял в его невестке, внушен мотивом, не являющимся абсолютно бескорыстным и безупречно чистым? Но ведь подумать так о Занте, возможно, значило бы поспешно и жестоко осудить человека, повинного, может статься, только в недостаточной возвышенности чувств! И Рейберн искренне постарался встать на более доброжелательную точку зрения. Вместе с тем ответ его, вне всякого сомнения, был весьма сдержанным и тщательно взвешенным; он тотчас же встал, чтобы откланяться.

Джон Зант гостеприимно уговаривал его остаться.

– Ну что вы так торопитесь? Вам правда пора идти? Я сочту за честь нанести вам завтра ответный визит, после того как сделаю все распоряжения, с тем чтобы воспользоваться вашим превосходным советом. До свидания. Всего вам наилучшего.

Он протянул руку – рука была гладкая, с кожей смуглого оттенка – и горячо пожал пальцы уходящего гостя. «А ну как этот человек негодяй?» – вот первое, что подумал Рейберн, выйдя из гостиницы. Его внутренний голос решительно произнес: «Ты глупец, если в этом сомневаешься».

V

Тревожимый дурными предчувствиями Рейберн пошел домой пешком в надежде, что прогулка поможет ему собраться с мыслями.

Надежда эта не оправдалась. Он поднялся наверх, в детскую, и поиграл с Люси; он выпил за обедом лишний бокал вина; он повел вечером девочку с гувернанткой в цирк; съел, перед тем как лечь спать, легкий ужин, подкрепленный еще одним бокалом вина, – и все равно эти смутные предчувствия беды продолжали мучить его. Окидывая взором всю свою прошлую жизнь, он спрашивал себя, занимала ли когда-либо какая-нибудь женщина (за исключением, разумеется, его покойной жены!) такое большое место в его мыслях, какое заняла миссис Зант, – и притом без всякой объяснимой причины? Осмелься он ответить на свой собственный вопрос, он должен был бы сказать: «Никогда!»

Весь следующий день он провел дома в ожидании обещанного визита Джона Занта – и прождал напрасно.

Ближе к вечеру горничная, прислуживавшая за столом, подала хозяину конверт необычайно большого размера, запечатанный черным сургучом. Адрес был написан на нем незнакомой рукой. Отсутствие марки и почтового штемпеля говорило о том, что конверт доставлен посыльным.

– Кто принес это? – спросил Рейберн.

– Дама, сэр, одетая в глубокий траур.

– Просила она что-нибудь передать?

– Нет, сэр.

Сделав единственный возможный вывод, Рейберн уединился в библиотеке. Он боялся, что Люси проявит любопытство и станет донимать его вопросами, если он прочтет письмо в ее присутствии.

Заглянув в открытый конверт, после того как он вынул из него исписанные листки, Рейберн заметил на внутренней его стороне следующие строки:

«Единственным оправданием тому, что я беспокою Вас, тогда как могла бы обратиться к деверю, послужат эти страницы, которые я влагаю в конверт. Если бы мы были незнакомцами в обычном смысле слова, я не посмела бы злоупотребить Вашим вниманием. Но я произвела на Вас (совершенно непредумышленно) впечатление женщины, достойной всяческой жалости. Откровенно говоря, я дала Вам повод подумать, что я не в своем уме. Именно поэтому я и обращаюсь теперь к Вам. Ваше, сэр, ужасное подозрение в отношении меня – это и мое подозрение. Прочтите, что я написала о себе, а потом, умоляю, скажите мне, кто я: женщина, которой было сверхъестественное откровение, или несчастная, которую впору посадить в сумасшедший дом?»

Рейберн развернул листки рукописи. С нарастающим вниманием, а потом и с захватывающим интересом прочел он следующее:

VI

«Вчера утром, после долгой череды ненастных дней, небо наконец расчистилось и в его ясной синеве засияло солнце.

Живительное лучезарное утро подняло мое настроение. Я лучше, чем обычно, спала ночью, так как мой покой не нарушил сон, столь хорошо мне знакомый, – жестокий сон, когда мне снится, будто мой покойный муж по-прежнему жив, – сон, после которого я всегда просыпаюсь в слезах. Никогда еще со времени постигшего меня несчастья не была моя душа так мало омрачена мучительными фантазиями и страхами, которые преследуют несчастных вдов, как в тот час, когда я вышла из дома и направила свои стопы к парку Кенсингтон-Гарденз – впервые после смерти мужа.

В сопровождении единственного моего спутника – песика, который был не только моим, но и его любимцем, – я направилась в тихий уголок парка, примыкающий к Кенсингтонскому дворцу.