Отель с привидениями

Меня и впрямь пробрала дрожь – ведь это, несомненно, и был тот листок из блокнота, который упоминался в отчете секунданта, на нем записали обстоятельства смерти Стивена Монктона. Это было надежное доказательство личности погибшего.

– И что, ты думаешь, там было на этом листке? – продолжал монах. – Мы затряслись, когда прочли. Этот человек погиб на дуэли – эта пропащая душа, этот несчастный погиб, совершая смертный грех! А добровольные свидетели его убийства обращались к нам, капуцинам, святым людям, слугам Господа, детям наместника его на земле папы римского – чтобы мы предали тело земле. Ох, мы были вне себя, когда прочли все это, мы стенали, вырвали волосы из бород наших, простирали руки к небесам, мы…

– Погодите, святой отец, – перебил я его, видя, что монах приходит в неистовство от собственного рассказа, и если его не остановить, то он скатится в бессвязные причитания, – погодите. А та самая записка, она сохранилась? Я могу ее увидеть?

Монах собрался было ответить, но вдруг осекся. Он устремил взгляд куда-то мне за плечо, послышалось, как тихо открылась и снова закрылась дверь.

Я резко обернулся и увидел вошедшего в ризницу другого монаха. Это был высокий худой человек с черной бородой. В его присутствии мой любитель нюхательного табака резко приобрел вид благоговейный и смиренный. Я решил, что вошедший – отец настоятель, что и подтвердилось, стоило ему заговорить.

– Я – отец настоятель этого монастыря, – произнес он негромким уверенным голосом, не спуская с меня взгляда холодных внимательных глаз. – Я услышал конец вашей беседы и хотел бы узнать, почему вас так заинтересовала записка, приколотая к одежде мертвеца.

Невозмутимость, с которой он сообщил, что подслушал чужой разговор, и спокойная властность, с которой потребовал объяснений, поразила и озадачила меня. Я не сразу нашелся, в каком тоне отвечать. Он же, видя мою нерешительность, истолковал ее неверно и сделал старику знак удалиться. Смиренно оглаживая длинную седую бороду, старик удалился, не упустив, впрочем, случая успокоить нервы доброй понюшкой «отличного табаку». У двери он задержался и отвесил глубокий поклон, после чего скрылся.

– Итак, – произнес отец настоятель холоднее прежнего, – я жду вашего ответа.

– И я отвечу без обиняков и виляний, – я решил поддержать его манеру разговора. – К моему ужасу и отвращению, я должен сказать, что обнаружил незахороненный труп в пристройке вашего монастыря. У меня есть все основания полагать, что это тело английского джентльмена благородного происхождения и значительного богатства, который был убит на дуэли. Я прибыл в ваши края, сопровождая племянника и единственного оставшегося в живых родственника убитого, с целью скорейшего возвращения останков на родину. Я хотел бы увидеть записку, оставленную с телом, поскольку считаю, что она может поможет опознать погибшего, как того и хочет упомянутый родственник. Находите ли вы такой ответ достаточно прямым? И разрешите ли вы мне взглянуть на записку?

– Я удовлетворен вашим ответом и не вижу причин отказывать – проговорил отец настоятель. – Но прежде мне тоже есть что сообщить вам. Говоря о впечатлении, что произвел на вас вид тела, вы использовали слова «ужас» и «отвращение». Отозвавшись так об увиденном в стенах монастыря, вы ясно показали, что не принадлежите лону святой католической церкви. И я, таким образом, не обязан вам ровным счетом ничего объяснять, однако из вежливости сделаю это. Этот человек погиб без отпущения грехов, более того, совершая смертный грех. Это стало ясно из содержания записки, найденной вместе с телом. При этом мы сами были свидетелями – слышали выстрелы и видели тело, когда оно не успело остыть, – что погиб он на землях Церкви, нарушая строжайший закон, запрещающий преступные дуэли. Закон, к усерднейшему исполнению которого призвал сам святой понтифик, разослав всюду собственноручно подписанные указы. Земля монастыря освящена, а мы, католики, не хороним отступников от веры, противников нашего Святого Отца и нарушителей самых сокровенных законов в освященной земле. За пределами монастыря нет нашей власти над миром и нету права творить, что заблагорассудится, а если бы и были такие власть и право, то и тогда мы бы помнили себя, ибо монахи, а не могильщики и совершить погребение можем только после совершения всех таинств. Вот что я считаю необходимым сообщить. А теперь ожидайте, я принесу записку.

С этими словами он вышел так же тихо, как до этого вошел.

Я едва успел прийти в себя после этой проповеди и почувствовать раздражение от тона, которым она была произнесена, когда дверь снова отворилась и на пороге появился отец настоятель с клочком бумаги в руке. Он положил листок на буфет, и я прочел написанные явно в спешке карандашные строчки: