Отец

В фойе было людно, шумно, но это была чинная людность и вежливый такой шум, которые он уважал. На эстраде уже кончили играть, музыканты оставляли инструменты и, топоча, сбегали со сцены, народ повалил в центр фойе, и они друг напротив друга прижались плечами к белой, под мрамор, колонне, ожидая звонков.

Мальчишка рассматривал билеты, которые он попросил у Громова, — что там, непонятно, было для него интересного, — а Громов здесь, на свету, теперь исподволь глядел на мальчишку.

Худенький, в самом деле, в чем душа, каждая жилка на виске видна, и шея из-под домашнего шарфа такая слабенькая, а глазенками так серьезно — луп-луп! — будто только об умном и думает, это в свои-то тринадцать или сколько там ему на самом деле…

— Дак тебе аппаратуру — батька небось? — спросил Громов, понимающе улыбаясь.

У мальчишки светлые бровки кинулись вверх двумя черточками, в серых глазенках промелькнуло что-то вроде испуга.

— Н-нет, — сказал негромко и покачал головой.

— Сам? — снова как будто не поверил Громов. — Такую аппаратуру? — и опять подмигнул. — Ба-атька!..

— Н-нет, — тихонько повторил мальчишка и как будто задумался. — Я живу в детском доме…

Громов смутился, подряд была какая уже неловкость, и этой он хорошо знал цену, потому что когда-то его так же спрашивали самого, только он отвечал со злой лихостью, как будто даже гордился тогда, что сирота, смутился и вместе с тем растрогался, тепло поднялось в душе к этому пацану; ему захотелось тут же защитить его неизвестно от чего.

— Я и сам, понял, — сказал он, снова подмигивая, — тоже с детдома… Как вспомнишь!.. — И совсем по-свойски: — Домашников лупите?

— Каких «домашников»? — удивился мальчишка.

— Ну какие в школу ходют вместе… только из дому, у каких семья есть. Понанесут сала!.. Вот такие шманделки.

— Что-что? — наклонился мальчишка.

— Шман… кы-хы!.. кы-хы! — закашлялся Громов. — Ну сало, одним словом… Куски — во! В сумке принесет. И как будто нарочно раскроет…

— А я и не люблю совсем сало, — сказал мальчишка и почему-то повеселел.

— Того ты и худой, — уверенно объяснил Громов. — Я тебе точно!

— Да нет, — сказал мальчишка и даже тихонько рассмеялся, как будто Громов шутку какую сказал. — Ну при чем тут сало? Просто конституция такая.

— Чего? — удивился Громов.

— Конституция, — объяснил мальчишка. — Такой я есть — и все… Марья Эдуардовна со мной замучилась. «Хоть корми, — говорит, — хоть не корми…»

— Конституция?..

— Ну да!

Громов недоверчиво хмыкнул — нет, ты понял? Раньше таким соплестонам в детдоме — уж не в колонии — вообще было нечего делать: затравили бы…

Но, подумав так, застыдился, будто он сам затравил бы.

Только тревога за Витальку не проходила, и он спросил:

— А так… никто тебя? Ни с кем там не дерешься?

— А я и не умею совсем, — с беззащитной улыбкой сказал Виталька.

— Ну, это надо, — осудил Громов. — Вдруг кто?.. Когда лезут… Тут по мозгам… Без всяких!

Говоря еще, он потащил руку из кармана, но она опять не пошла, потому что кулак, чтобы показать Витальке, как надо по мозгам, он сжал еще там, и его опять пришлось разжать и собрать около плеча.

— От так, понял?!

Он коротко дернул локтем, как будто только пугая, кого-то задел и женский голос громко осек:

— Товарищ, вы что это?

— Ладно, ладно, — сказал Громов, почти не обернувшись.

— Как это «ладно»?.. Почему же «ладно»? — настаивал голос. — Вовсе не «ладно», товарищ!..

Пожилая женщина в хорошем пальто с серебристым песцом и в шляпе, важная и еще красивая, смотрела на него с недоумением в больших глазах, но без гнева, и он не стал ссориться, только миролюбиво упрекнул:

— Разоралась!..

— Товарищ! — опять воскликнула женщина, опять без зла, даже с каким-то заинтересованным расположением поглядывая на него.

Откуда-то из-под руки у Громова вынырнул Виталька, сказал тоненько, но твердо:

— Извините, пожалуйста! Ведь он не хотел.

Женщина улыбнулась и даже как будто поклонилась Витальке слегка:

— Спасибо, малыш. — Повернулась к Громову и, кивнув на Витальку, сказала значительно: — Поучились бы!..

И весело заговорила с соседкой.

Громов не понял ничего. Кругом люди как люди, тихо стоят, мирно так разговаривают, а чего эта шумит?..

Полегчало ей теперь, что ли?

Он снова покосился на эту чудачку, и она, почувствовав, может быть, его взгляд, обернулась и, улыбнувшись, по-доброму посмотрела на Громова и вдруг нахмурилась, и он понял почему: глядела на оттопыренное бутылкой пальто.

Он отвел глаза тут же, опять сгорбился перед Виталькой и опять подмигнул, и дурацкое это подмигивание прямо-таки выводило его из себя — чего он, как Петька Глазов? Как будто виноват в чем.

Мимо шла лоточница с мороженым, и он вскинул глаза на Витальку, повеселев.

— Морожено будешь?

— Можно, — решил Виталька.

— Эй, сюда! — громко окликнул Громов.

— Будьте добры, подойдите, — сказал Виталька.

— Сколько тебе? Два съешь? — спрашивал Громов, опять мучаясь в кармане с мелочью, когда женщина подошла.

— Зачем?.. По одному.

— Да я… Что мне морожено? — как можно веселей повторил Громов. — Тьфу!..

— Тогда и мне не надо.

Подумает, что жадный.

— Ну ладно, ладно, — решил. — Давай по одному.