Отец и сын, или Мир без границ

Я уже и раньше заметил и написал об этом, что маленькие дети с трудом разграничивают реальность и вымысел. К июню детский сад кончился (не до будущего года, а навсегда), и мы ненадолго пристроили Женю в летний лагерь. Однажды детей повезли в театр. Добиться, что там происходило, не удалось. Но был великан, которого кормили сосисками (?), и Женя его боялся. (Кроме того, были король, королева, принц, принцесса и почему-то Золушка, но их вроде бы сосисками не кормили.) Мы читали «Зашумело в лесу». Я зашипел, изображая ветер. Слезы: «Не надо!» Если я играл с ним и говорил, что я лев, он несколько раз переспрашивал: «Но на самом деле ты не лев?» – потому что кто его знает… Когда кончилась сессия в лагере, на прощальном спектакле воспитательница, к которой он очень привязался, упала и лежала без движения: ей по роли полагалось быть мертвым петушком. Женя разрыдался.

Время уже не представлялось ему непрерывным потоком. Он знал, что когда-то он был маленьким, что он приехал из другой страны, что в той стране была дача и бегал щенок Кузя, не говоря уже о бабушках и особенно дедушке. Мы подогревали воспоминания, дедушкину кашу он запомнил и сам, и мы надеялись на скорое продолжение идиллии. Еще до отъезда Женя заметил некую асимметрию в родственных отношениях: бабушек две, а дедушка один. В Америке у нас состоялся разговор (Жене к тому времени исполнилось четыре года), чья бабушка которая. «А как зовут твоего папу?» Я ответил, что его никак не зовут, потому что его давно убили на войне. «А как его звали, когда он был жив?»

Плохо ребенку без отца. Я-то это точно знаю, сколько бы газеты и телевизор ни восхищались институтом матери-одиночки. В восьмидесятые годы культ безотцовщины принял поистине карикатурные размеры, но потом прогрессивная общественность хмуро признала, что дети, брошенные на работающую мать, попадают на улицу, а оттуда в тюрьму. Неохотно согласились, что мужчины, хотя и зло, но пока неизбежное. К нам в гости приехала четырехлетняя девочка с матерью и почти с порога ни к селу ни к городу сообщила:

– У меня есть папа!

– Во Флориде?

– Да, я там живу.

Вероятно, ее папой можно было гордиться.

В Ленинграде мы доменялись до однокомнатной кооперативной квартиры, а в Америке в нашем распоряжении сразу оказался целый дом, и все знакомые, которые приглашали нас в гости, тоже имели дома. Читали мы как-то «Три медведя» Толстого. Там сказано, что у мишек две комнаты и спальня. В своем советском прошлом мы бы грустно вздохнули: «Жили же люди!» А тут Женя удивился: «Почему одна спальня? Ведь их же трое!» (И в самом деле, где это видано, чтобы дети спали рядом с родителями! А еще можно разделить небольшую комнату занавеской и частично перегородить шкафом: с той стороны родители с подростком-сыном, а с этой – дочь с молодым мужем и грудным ребенком; кухня и уборная, ныне переименованная в туалет, коммунальные; комнат таких в квартире от четырех до двадцати; по коридору ездят на велосипеде, на входной двери по звонку на каждую семью.) Несколько позже попался нам сусальный рассказик о заболевшем мальчике. Под окном его дома собрались друзья-одноклассники; он опустил в форточку веревку, снизу к ней прицепили записки с домашними заданиями, так что и друзья не заразились, и мальчик не отстал. По Жениному мнению, проще было зайти в гостиную и передать все хозяйство родителям, чем маяться под окном.

Читали мы много. Одолели букварь (по складам) и перешли к «Родной речи», в которой Женя иногда ухватывал слова целиком. Его по-прежнему долго тревожило отсутствие мягкого знака в словах типа не (н-то в нем мягкое!), отсутствие мягкости в шёл и желтый и бессмысленный мягкий знак в говоришь и тому подобных формах второго лица. До обычных детских книг он тогда еще не дорос (мелкий шрифт, длинные предложения), а от «Родной речи» волосы становились дыбом: партия, Ильич с прищуром, тошнотворно-назидательные рассказики Пермяка и Осеевой, мутное природоведение Скребицкого. Я рано догадался, почему эмигрантские дети забывают русский. Они не читают, а из повседневного общения много не выудишь. Естественно, что, читая сказки, мне приходилось объяснять Жене, что такое кувшин, колобок, окрошка, куманёк, тренькать на гусельках, арык и глагол распростерла, но я не мог поверить, что он не знал отвык и упрямый. Значит, в наших разговорах с ним эти слова ни разу не встретились.