Отец лучшей подруги

— Когда в первый раз попал в больницу. Я пытался признаться уже тогда, но… Тогда не смог. Мне было физически больно, хотя, как ты помнишь, доктора ничего не нашли. С сердцем у меня все в порядке, хотя мне и пришлось обследоваться во второй раз, когда ты ушла.

— Почему?

— Я был уверен, что умру тем вечером. Без тебя…

Сглатываю.

Он был бледен в тот вечер, чрезвычайно бледен. Но я не могла остаться. Да и доктора не нашли в первый раз ничего такого, что требовало бы повышенного внимания к нему. Он был здоров, как и положено мужчине в расцвете сил. Я напоминала себе об этом всю дорогу до квартиры в Питере, когда собирала вещи и даже, когда взбиралась по трапу самолета.

Состояние его здоровья было отговоркой, чтобы остаться. А я приняла решение этого не делать.

— И во второй раз они что-то нашли?

— Ты знаешь врачей… — туманно отвечает Платон. — Они всегда что-то находят.

— А если конкретно?

— Сейчас я не хочу вдаваться в подробности моего диагноза. И дело не только в нем, — выдыхает Платон, и от его проникновенного голоса муравьи начинают двоиться перед моими глазами. — Дело совсем не в моем физическом состоянии, Лея.

— А в чем?

— В том, что я не отпустил прошлое. Как ты и сказала. Только не потому, что все еще любил жену. Я запретил себе чувствовать ту боль от потери, а после запер ее в себе. Я думал, так будет проще. Всего-то и надо, что игнорировать, пока однажды не станет легче. Но оказалось, что нельзя отключать только те чувства, которые тебе не нужны. Это так не работает. Эмоции связаны между собой. И если я запрещаю себе чувствовать боль, то со временем остальные эмоции тоже отключатся. Боль и счастье идут рука об руку. Одно невозможно без другого. И чтобы начать жить заново, я должен был прожить их, отпустить. А я… Не мог. Я избегал смерти даже на сцене театра. Юля всегда пеняла меня за это, когда я уходил из зала и ждал в холле, но никогда не мог высидеть спектакль до трагических, будь они не ладны, финалов. Я не мог смотреть, как она умирает на сцене. Считал, что дело в том, что я люблю дочь слишком сильно, и это так, она была смыслом моей жизни. Но на самом деле даже тогда я бежал от собственной боли, встретиться с которой лицом к лицу раньше мне не хватало смелости. Теперь же… Юля завела свою семью, а я… понял, что хочу двигаться дальше. Чувствовать то, что не разрешал себе раньше. Любить тебя и говорить о своих чувствах. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Украдкой смахиваю с ресниц влагу и киваю.

— Однажды… Когда мы были на учениях, то попали в засаду. Никто не был готов к этому. Этот участок считался безопасным, и нас, первогодок, конечно, вывели, но наш командир… Она втолкнула меня в вертолет последней, когда прогремел выстрел.

Рука безошибочно ложится на шрам под левой грудью, который мог стоить мне жизни еще тогда.

— Я не сравниваю твою потерю с моей, — продолжаю, не глядя на него, — но я понимаю, почему ты игнорировал свои эмоции. Я сама поначалу не могла проронить ни слезинки. Всем говорила, что в полном порядке. Так случается, мы же в армии, в конце концов. Со мной работали, кажется, все штатные психологи, но я отвечала, что все нормально, я ничего не чувствую… Пока однажды, уже после похорон, вдруг не расплакалась посреди супермаркета. Я плакала целый день, пока не почувствовала опустошение. Тогда мне сказали, что вот теперь я прожила эту боль, отпустила ее и могу жить дальше.

Насколько сильной была боль, которую Платон держал в себе столько лет? От одной мысли об этом мне становится плохо.

— На то, чтобы сделать это, у меня ушло почти двадцать лет. И если бы не ты, Лея… Я никогда не решился бы что-то менять в своей жизни.

Не успеваю подавить всхлип.

Платон обхватывает меня за трясущиеся плечи и обнимает, прижимает к себе. Мы стоим какое-то время обнявшись, пока слезы на моих щеках не высыхают.

— Скажи мне, что ты не вернешься на службу, — шепчет он, перебирая мои волнистые волосы. — Я не могу потерять тебя теперь.

Даже если бы я хотела, служить я уже не смогу. Но говорить вслух об этом пока рано.

— Я еще не подписала контракт.

— Слава богу… Я спешил к тебе как мог, но врачи были другого мнения.

— Все-таки они что-то нашли, а? — утираю ладонью нос.

— Жить буду, — туманно отвечает Платон. — Надеюсь, даже долго.

Освобождаюсь от его объятий и делаю шаг назад к дому.

— Лея… — он пытается удержать меня, но я мягко отвожу в сторону его ладонь.

— Ты сказал достаточно. Пока больше ничего не говори.

Платон сжимает кулаки, глядя на то, как я отступаю от него на несколько шагов назад к дому.

— Пойми меня. Я жила тобой, Платон… Только тобой. Преступно долго. Только мыслями о тебе и нашем будущем. Жила так, словно в моей жизни больше ничего не имеет значения, кроме тебя.

Он снова бледнеет, уверенный, что сейчас-то все и кончится.

— И теперь мне нужно время, чтобы понять, самой понять, что же я хочу делать со своей жизнью дальше. Понимаешь?

Он кивает.

— Просто знай, что я здесь, Лея. У меня нет обратного билета.

— Разве тебе не нужно работать?