Отец лучшей подруги

А после она, в луже крови на каталке. Все еще в белом и сама такая же бледная, как все кругом. Потому что когда ее увезли на каталке, а мне пихнули в руки сверток с орущим младенцем, мир навсегда утратил краски.

Мое сердце перестало биться еще там, вместе с ней. От боли, которой было слишком много, чтобы ее вынести.

Ее имя срывается с губ хриплым стоном.

Впервые я произношу его вслух с того дня, когда охрип, оплакивая ее. Саркофаг внутри меня взрывается. Боль затапливает все тело, а сердце захлебывается густой, застывшей в венах кровью.

Похоже, я построил себе склеп.

Девятнадцать лет назад эта боль едва не стоила мне жизни. Я не мог представить себя молодым отцом с младенцем на руках без нее. Год назад я еще учился в школе, а последние полгода считал себя самым счастливым человеком на планете, но теперь… Это просто не могло происходить со мной.

Юля заплакала, как раз когда я решал — нож или бритва.

Я пошел к ней, потому что не мог иначе. Мне нужна была тишина. Я взял дочь на руки. Ощутил этот младенческий особый запах. И понял, что не смогу поступить так с ней. Иначе жертва моей жены будет бессмысленна.

Но теперь я один. В тишине, которая прерывается только моим невпопад колотящимся сердцем и хриплым дыханием.

Эти годы я прожил только ради дочери, но теперь она вполне может обходиться без меня. Грустная правда, которую я долгое время отказывался признавать.

Так что же сейчас?

Что может удержать меня в жизни?

Лея.

Новая волна боли прокатывается по мышцам судорогой, и я сгибаюсь пополам. Руками пытаюсь стиснуть грудную клетку, которая по ощущениям рвется, расходясь надвое. Ведь увеличившееся сердце в ней уже не помещается.

Мысли о Леи снова разгоняют застывшую кровь. В конечности словно всаживают миллионы острых иголок, но эта боль другая. Эта боль доказывает, что я все еще жив.

От моего саркофага остались одни руины.

Как и от жизни.

Но последнее я еще могу исправить. А саркофаг мне больше не понадобится. Я хочу любить и чувствовать себя счастливым. Снова.

Быть с ней. Быть в ней. Жить в этом доме. Завести еще детей, если Бог даст. Дарить ей то, о чем она мечтала столько времени, пока я был сухой мумией рядом с ней. Человек без сердца, который просто не мог увидеть любовь, которая всегда была в ее глазах.

Сердце бьется.

Колотится все чаще.

Стремительно.

Разгоняется, как гоночная машина, и я снова тру грудь. Хватит. Не так сильно. Не так быстро, стой.

— Платон…

Я хочу увидеть Лею, которой смогу наконец-то сказать, как сильно я ее люблю.

Но посреди спальни как наяву вижу и слышу ту, что девятнадцать лет владела моим сердцем. Вижу такой, какой она была в нашу первую встречу, когда мы были так молоды, что отрицали смерть, как какую-то глупость.

— Пойдем со мной, Платон…

В грудь на полной скорости будто вгоняют работающее сверло от дрели. Сердце обрывает свой бег. Замирает.

Я оглядываюсь по сторонам, не уверенный что еще могу видеть. Мир стремительно сужается. Блекнет. Чернеет, когда я непослушными пальцами сжимаю телефон.

Сознание пронзает шальная мысль — позвонить Лее. Сейчас я смогу сказать ей, что люблю. Но признание и станет моими последними словами.

А я хочу жить.

Я не хочу говорить о своей любви в первый и последний раз. И не хочу, чтобы она рыдала в ответ. К тому же… Они не успеют. Они могли уехать слишком далеко.

А еще Юля, Костя, Лея… Они не врачи.

Они мне все равно не помогут.

И пусть это всего лишь боль, которую я впервые проживаю наяву, потому что испугался в самый первый раз, уверен, врачи снова навесят на мое состояние какой-нибудь диагноз.

— Ростов, — выталкиваю я из себя последний выдох.

Я больше не вижу телефон. Не вижу экран.

Но искусственный интеллект знает свое дело.

— Платон…

Ее шепот, как мертвая вода. Разъедает меня изнутри.

Первый гудок телефона отзывается в теле взрывом. Второй — как глубокий вдох, сделанный после стремительного подъема с глубины на поверхность моря.

Что со мной будет, если он не возьмет трубку? Второго шанса уже не будет.

— Как дела, семьянин? — весело кричит Ростов.

Он пьян, а шум ночного клуба ни с чем не спутать.

Не знаю, услышит ли он меня.

Не знаю, успеет ли он сделать хоть что-то.

Или кто-то еще. Кроме нее.

— Ростов…

Телефон выскальзывает из пальцев. Сердце отбивает сумасшедший ритм, как пьяный чечеточник в припадке.

Я делаю последний глубокий вдох…

— Прощай.

И мир взрывается.

Глава 46

На ветру за окнами торгового центра бесшумно шелестит сухими ветвями низкорослая пальма, увитая гирляндами. Насколько хватает взгляда, до самого горизонта, видны только песок, дома и макушки иерусалимских сосен.

Никаких заснеженных шпилей, снега, низкого тяжелого неба и массивных чугунных ограждений. Здесь о прошедших праздниках напоминает только новогоднее меню, которое оставляет на столе официантка, и маленькая елка на барной стойке.

Возвращаю взгляд к бумагам на столе, но удержать на них внимание не получается. Живот сводит в судороге, когда я смотрю на пакет с покупками из «Русского магазина».