Отец лучшей подруги

Только с ее помощью мне удается вообще хоть как-то взять себя в руки. Я сервирую стол, пока Юля помогает мне и рассказывает о той горе игрушек, которые мы выбрали для елки. Она берет на руки Егора и танцует с ним, а Костя мягко забирает сына со словами, что его лучше покормить до ужина, чтобы он дал спокойно поесть нам. Но я знаю, что дело тут в балетных танцах, а все остальные скрытые мотивы Кости я не понимаю.

Хоть тресни.

А еще поведение Платона.

Он спускается за стол, как и обещал, но у него абсолютно сухие волосы. Он не из тех мужчин, кто пользуется феном, а душ он не принимает в шапочке или так, чтобы не замочить волос. Мужчины не парятся такими вещами.

А значит, сейчас он не принимал душ. Просто тянул время перед тем, как спуститься.

Но почему?

* * *

Во время ужина за столом только Юля честно нахваливает стряпню Кости. Хотя первенство по болтовне уходит Егору. Его речь еще невозможно разобрать, но он единственный, кто сегодня болтает без умолка. А еще никак не парится из-за повисшего в воздухе напряжения.

Я вкуса еды не чувствую.

Платон впервые с того самого первого вечера после моего возвращения не поднимает глаз от тарелки и не произносит ни слова.

Даже когда Юля заводит разговор о доме и отделке, ведь говорит о чем-то все равно надо. А Платон еще утром так сильно радовался дому, когда обсуждал его за завтраком. Тогда Дмитриевы ни к чему не пришли и сейчас Юля снова поднимает эту тему, надеясь вывести отца из странной бессловесной комы.

— Ладно, пусть будет персиковый, — наконец сдается Платон.

— Да ну, у нас квартира вся персиковая! Это твой любимый цвет? Я-то была еще слишком маленькая, когда ты квартиру покупал.

Патон смотрит перед собой, еда почти не тронута.

— Мой любимый цвет не персиковый, — его голос сухой, как высушенное морозом дерево.

— Нет? — удивляется Юля. — А почему ты тогда хочешь и дом в этот цвет выкрасить?

Платон опрокидывает в себя стакан с водой. Когда он ставит стакан обратно на стол, я замечаю, как сильно напряжены его пальцы.

— Спасибо за ужин, Костя. Поднимусь наверх.

Пока не хлопает дверь нашей спальни на втором этаже, никто не произносит ни слова.

— Черт возьми, что я такого сказала? — шипит Юля, хотя в шепоте нет нужды. Платон ее оттуда не услышит, просто привычка осталась. — Почему он себя опять так ведет? Как будто ему сложно со мной говорить?

— Дело не в тебе, Юль.

Я поднимаю тяжелый взгляд на Костю. Хотел успокоить жену и проболтался.

— А в ком тогда? — не понимает Юля. — Что с ним опять сделалось? Какая муха укусила?

Егор тоже хнычет, и Юля принимается ворковать с сыном, чтобы хоть как-то поднять себе настроение. Костя начинает убирать со стола, я — помогаю. Но еще — жду.

— Пойду его укладывать, слишком много впечатлений, — говорит Юля. — Помнится, кто-то мне пенял за то, что я не соблюдаю режим.

— Давай, — натягиваю на лицо улыбку.

Костя заканчивает складывать в посудомоечную тарелки и уже готов улизнуть с кухни, но я преграждаю ему путь.

— Сначала ты объяснишь мне, что происходит.

Он всплескивает руками и пятится, как будто я наставила на него пушку.

— Лея, я могу ошибаться… Но Платон изменился, а у вас с ним все по-другому. Совсем не так, как у него было с моей матерью…

— Так дело в Оксане?

— Дело никогда не было в ней. И сейчас она тоже не причем.

— А в чем тогда дело, Костя? Ни черта он не изменился. Ты видел, как он себя вел сегодня. И что-то мне подсказывает, что ты один здесь понимаешь, почему это произошло.

— А ты не понимаешь? — горько спрашивает Костя. — Я однажды уже пытался намекнуть, но с тех пор между вами с Платоном многое изменилось!

— Намекнуть? Когда?

Но Костя молчит.

— Костя, я хочу знать, почему он опять замкнулся в себе! Потому что я была уверена, что смогла… Смогла разбить этот чертов панцирь, в который он прячет свои эмоции, но смотри-ка, не вышло! Так чего я не понимаю, Костя? Чего я не учитываю? Почему твоя мать уверяет меня, что он никогда не признается в любви? Откуда такая железобетонная уверенность?!

— Потому что он никогда ничего не чувствовал к моей матери. И не смог бы почувствовать.

— Почему?!

— Я не могу, Лея… Не могу. Прости.

Костя вылетает из кухни раньше, чем я успеваю остановить его. Внутри меня кипят эмоции, и я хватаю первую попавшуюся вымытую чашку, чтобы швырнуть ее в стену.

Взгляд падает на веселые буквы на боку чашки, когда я замахиваюсь:

«Любимой мамочке».

Мои пальцы деревенеют.

Чашка разбивается, когда падает на пол. Меня трясет так, как будто температура моего тела взмыла до рекордных сорока градусов за несколько минут.

Костя возвращается на кухню и видит осколки.

— Это была Юлина чашка, я ей подарил.

— Придется подарить другую, — абсолютно чужим голосом отвечаю я.

Пересекаю холл, поднимаюсь по лестнице. Распахиваю дверь спальни.

Платон не спит.

Он поднимает голову и смотрит на меня. В глазах боль. Но мне от этого не легче.

— Как ее звали?

Каждое слово причиняет мне боль, но Платону — еще больше. Сердце обливается кровью, когда его лицо бледнеет, а он, сам того не осознавая, снова трет грудь. Там, где у него должно быть сердце.