Отец лучшей подруги

— Лея, — говорит с тяжелым вздохом, оставаясь ко мне спиной. — Я все-таки не железный. Кышь отсюда.

Могу поспорить, что все-таки железный. Я хорошо это почувствовала.

— Я извиняюсь, что так все вышло… И вчера, и сегодня утром тоже.

— И ты совсем не умеешь пить.

— Не умею.

— А еще держать язык за зубами.

— Черт, я же ляпнула о нас твоему другу? Никите Ростову? — со стоном ухожу под одеяло с головой.  — У тебя будут проблемы?

Оставаясь ко мне спиной, Платон пожимает плечами.

Позорище-то какое. Понятно, почему Платон иметь со мной дела не хочет. Вешаюсь ему на шею, ставлю его в неловкое положение.

— Я в душ, а ты вот, лови чистую футболку и выходи к Юле. Сбежать с двадцать первого этажа через окно, как понимаешь, не выйдет.

Качаю головой.

— Я останусь тут, навечно! Мне так стыдно еще никогда не было.

— Вернусь, а ты все еще будешь в моей постели, я за себя не ручаюсь.

Выглянула, одним глазком на него посмотрела. Не шутит.

Я бы осталась, если бы не Юля по ту сторону двери. Это все еще ее отец, а она не знает правду.

И если бы я только не врала ей несколько лет до этого… Тогда признаться в своих чувствах было бы куда проще.

Какая ж я бедовая, Господи…

Платон ушел в смежную с его спальней вторую ванную комнату. Услышала, как зашумел душ.

А я натянула на себя брошенную им футболку, волосы пальцами расчесала.

Перед смертью не надышишься.

Выскочила в коридор и нос к носу столкнулась с Костей.

У того глаза на лоб полезли.

— Костя, ты только…

— Молчи, ага. Я понял.

Глава 13. Просьба Юли

Забегаю в гостевую комнату, где меня и пытался вчера уложить спать Платон. Постель стоит разворошенная, на полу валяется сброшенная футболка.

Щеки заливает краской, когда я представляю, как он стягивал с меня сапоги, юбку и топик. А я в это время изображала лаву горячую. Больше никогда пить не буду.

В чем же мне выйти к Юле? От моей одежды разит, как после атомного взрыва на пивзаводе. В историю с больницей она после такого амбре не поверит. Разве что я скажу, что на меня цистерну с медицинском спиртом опрокинули.

Лучше останусь в этой футболке. И надену, пожалуй, только сапоги. И то не сейчас, а то в сапогах и футболке на голое тело к завтраку…

Сбегала в ванную комнату, почистила еще раз зубы пальцем, смыла вчерашний макияж, которого и так мало осталось.

На голове — взрыв на макаронной фабрике. Питерская влажность дает о себе знать.

Кошмар.

Даже несмотря на ламинирование, кончики снова вьются. Еще не так сильно, как раньше, но я-то знаю, что от них ждать. Это только начало.

Что ж. Надо идти. Больше прятаться невозможно.

Выхожу на кухню, где уже сидит Юля.

— Лея! Костя сказал, что ты осталась у нас, но я не поверила! Вы так поздно вернулись вчера? Что сказал врач?

Врач.

Так, что же он мог сказать?

— Все хорошо, — сдержанно отвечаю. — Пришлось врача, конечно, подождать, вот мы и задержались, но зато твоего отца обследовали вдоль и поперек.

Кстати, обследоваться Платону по-настоящему не помешает тоже. Только как его заставить пройти обследование?

Натыкаюсь на внимательный взгляд Кости. «Вдоль и поперек, говоришь?» Как мне теперь объяснить, что это не то, что он подумал?

Да никак. 

— Кофе? — наконец, оживает Костя.

— Воды, если можно, — говорю, с трудом ворочая сухим языком.

Осушаю стакан воды и жизнь немного налаживается.

— Ну вот… Вернулись мы поздно, так что Платон мне свою футболку одолжил для сна, а то моя одежда не очень для этого подходила.

— Слава богу, что все хорошо, — зевает Юля. — Радик говорит, что папа чуть не утонул вчера! Он ему запретил заниматься неделю, а то и больше. Знаешь, папа из этого спортклуба прямо не вылезает. Как на работу туда ходит. А ему, похоже, нельзя перенапрягаться. Все-таки возраст.

— Твой отец не такой старый, Юль. Он у тебя еще хоть куда.

И снова натыкаюсь на очень внимательный взгляд Кости. Мне бы перестать болтать! Может, я еще не отрезвела до конца?

— Знаешь, мне было бы в разы спокойнее, если бы у него кто-то был… — продолжает Юля. — А то живет один, как сыч. Всё работа да работа, а иногда командировки. Но что я могу? Отец говорит, что ему никто не нужен и что ему хватит нас с Костей и Егором. Но если мы вдруг съедем?

Завтрак, как говорится, перестает быть томным. Одиночества Платон боится, как огня. Мне это мама говорила еще в тот день, когда мы от Дмитриевых в день приезда уезжали. Мол, повезло, конечно, Платону с дочкой и ее мужем, но аж видно, как он с помощью чужой семьи от собственного одиночества бежит. 

А ведь задумай Юля с мужем съехать, — не вечно же им в родном гнезде сидеть, — Платон останется один-одинешенек и он это знает.

Мама моя как в воду глядела.

— А вы что, хотите съехать?

Юля мнется и смотрит на Костю в поисках поддержки.

— Не смотри так на меня, — отзывается ее муж. — Это целиком твое решение. Я сделаю так, как ты скажешь.

— Этот наш с тобой детский альбом разбередил мои воспоминания, — вздыхает Юля. — Я ведь правда не могу представить жизни без балета!… Но ведь я папу люблю, как я его одного тут брошу? Особенно после этого приступа?

Накрываю ее ладонь, жестом объясняя, что нет нужды передо мной оправдываться.