Отец лучшей подруги

Платон побрился. От него так приятно пахнет одеколоном, мылом и свежестью, а мне сейчас так не хватает под футболкой трусиков, не говоря уже о мозгах и нормальной одежде.

Теперь галстук.

Пропускаю его под твердым воротом и берусь за оба конца, судорожно соображая, как из него сотворить хоть какой-то узел.

И тут Платон касается моих голых ног.

Гладит чувствительную кожу под коленками, поднимаясь все выше. Забирается под края длинной футболки и поглаживает мои бедра, чуть ниже ягодиц.

Я остаюсь на ногах только благодаря тому, что держусь за его галстук, как за вожжи. Измученная томительной лаской, я только и могу что выдохнуть:

— Что ты делаешь?...

Его пальцы уже выше, он то оглаживает округлости моей задницы, то чувствительно сжимает. Большими пальцами при этом Платон оглаживает бедра спереди, не касаясь меня там, где я снова хочу ощутить его руки больше всего на свете.

— Пытаюсь понять, в какую игру ты играешь. То ты бросаешься на меня с голодным взглядом, то уверяешь окружающих, что по уши влюблена в другого. То флиртуешь с другим, то забираешься ко мне в постель голая. А теперь еще и ревнуешь. Или мне показалось? Я уже голову сломал над твоим поведением, Лея. Но самое главное, что я до сих пор не могу понять, это почему ты так смотрела на меня в аэропорту?

— Как так? — произношу едва слышно.

Не могу удержать на нем свой фокус. Мои глаза закатываются, ведь в тот же момент обеими руками Платон все-таки касается меня между ног.

Самым первым прикосновением он катапультирует меня едва ли не в космос. Мне не нужна прелюдия. Со вчерашнего дня я готова вспыхнуть от малейшей искры.

Его ласка становится бесстыдно быстрой, откровенной, и ее цель подарить мне наконец-то ускользающее наслаждение. Цепляюсь за его плечи. Галстук из моих ослабевших пальцев соскальзывает на пол.

Мое тело объято пожаром.

Я шире раздвигаю для него ноги, позволяя пальцам глубже погружаться в мое тело, доставляя то неземное удовольствие, которое возможно только с ним.

По телу пробегает дрожь, а дыхание замирает…

Но где-то в пиджаке Платона звенит телефон.

Чертыхнувшись, Платон отпускает меня и кое-как достает телефон.

— Это твоя мама, — произносит он, глядя на экран.

Меня трясет, я не то что говорить сейчас не могу, я просто вся, целиком, подчинена одной-единственной потребности, которая снова не утолена.

Видимо, по мне понятно, что говорить с мамой я сейчас точно не могу.

На звонок Платон отвечает сам.

— Да, Сара Львовна, слушаю… Где Лея? Так она у нас ночевала, зря волновались… Ну да, могла бы вам и позвонить, но эти дочери… Ну да, моя уже замужем, но я вас прекрасно понимаю…

А в моей голове в это время крутятся его слова про то, как я на него смотрела. А как? Я не знаю, себя в этот момент не видела.

Помню, что была счастлива, что Юля отправила за нами не мужа, а именно Платона. Я просто радовалась долгожданной встречи с ним.

— Нет, в клуб они вчера не пошли… Что? Лею все-таки видели в клубе? Не может быть! Наверное, обознались. Она ведь так изменилась…

Платон резко выпрямляется.

— В смысле?...  

Он напряженно вслушивается в телефон, бросая на меня необъяснимые взгляды. Что еще такое?

Мама, что ты там говоришь такое, что у него вся краска с лица сбежала?!

— Хорошо, я не буду говорить Лее, что вы звонили. До свидания, Сара Львовна.

Он откладывает телефон в сторону и смотрит на меня.

— Тебя видела в клубе какая-то бывшая одноклассница.

— Ясно. А тебя?

— Меня она не знает, так что описала твоей маме какого-то взрослого мужика, который затолкал ее дочь в уборную, а потом вошел следом за ней и закрыл за собой дверь.

— Дурацкая была выходка, согласись? — не могу сдержаться я.

— Я пытался настоять на том, что это была не ты… Но похоже, одноклассница была убедительней. Так что твоя мама считает, что этой ночью ты встречалась с этим своим… — Платон щелкает пальцами в поисках приличного слова, но так его и не находит. — И теперь Сара Львовна преисполнена священным материнским долгом найти его и заставить на тебе жениться. Потому что она не позволит, чтобы кто-то поступал так с ее дочерью на глазах у приличного общества.

Прикусив изнутри щеку, чтобы не засмеяться при виде побелевшего Платона, уточняю:

— Это все, что она сказала?

— Еще, что она этому мудозвону оторвет его яйца, потому что ей от него даже долгожданные внуки не нужны.

— Вот это вы попали, Платон… Сочувствую. А ведь всего-то и надо было, что голову вчера включить.

Он за какую-то секунду укладывает меня животом к себе на бедра и припечатывает ягодицы ладонью.

— Определись, Лея, — цедит мне на ухо Платон. — Пять минут назад ты текла от моих прикосновений и прекрасно даже не выкала. А теперь что началось? Правила со вчерашнего дня не изменились. Выкаешь — получаешь по голой заднице. Все просто.

— Отпусти меня, извращенец! Мало тебе вчерашнего? Хочешь, чтобы нас и дома увидели? Как ты Юле потом объяснишь, что меня через колено перекинул?

Поднимаюсь с его колен и поправляю футболку.

— Мама остынет, — говорю, — и она это не всерьез, ну про твои Фаберже…