Отголоски тишины

За то время, что я провел в монастыре (повторюсь, без малого год) я неплохо изучил характер деда Петра, а с ним и его привычки. В первое время лишь дотерпев до начала вечерней службы, он причащался у себя в каморке. Что поделать, любил дед это дело! Но как-то однажды ему не повезло, он попался на глаза настоятелю, будучи изрядно выпившим и с тех пор держался изо всех сил, не пил до того момента, пока не убедится, что настоятель отправился спать. Потихоньку это вошло в привычку, позже стало частичкой характера, а если с привычкой еще можно бороться, то против характера не попрешь…

На это я и рассчитывал. Дождался того момента, когда отец Феофан заглянет к привратнику. Пройдет темной аллеей в сторону ворот и вернется обратно. Выждал еще минутку, спрятавшись в темном углу, потом направился в каморку к деду Петру и, конечно же, застал его на горячем. Тот как раз извлекал бутылку из-под топчана.

– Нет! Не имею я права тебе рассказывать. И не только тебе, никому, пусть даже пытать будут! – первым делом запротестовал дед.

– А пить в монастырских стенах право имеете? – стараясь говорить как можно более угрожающе, парировал я. – Что будет, когда настоятель узнает? Когда я ему все расскажу!

Сразу сознаюсь, выдавать старика я вовсе не собирался. Не в моих это правилах. Кроме того, я ведь у него частенько бывал, он не раз при мне выпивал, это своего рода тайна у нас такая общая. Так что нет, я бы точно не смог. Да и просто привратник, очень хороший человек, нельзя хороших людей обижать! Кроме всего прочего в свое оправдание хочу заметить – деду самому хотелось рассказать, еще как хотелось! Да он даже на месте не мог усидеть, так и подмывало поделиться страшной тайной…

– Хорошо, хорошо, только и ты будь человеком! Побожись, что настоятель не узнает, откуда слух пошел!

– Мое вам слово. Не узнает он ни об этом, ни о… – я указал рукой на початую бутылку, – вон том!

Дедушка потер руки, прокашлялся, он уже было открыл рот, чтобы начать рассказ, но вместо этого энергично замотал головой.

– Нет, не могу я так. Надо принять, чтобы в горле не першило.

Он приложился к бутылке…

– Слушай. Значит, было это позавчера вечером. Вот-вот вечерняя служба должна была закончиться. Я, как и всегда, был на страже. Охранял. Казалось, все как обычно, ничего примечательного. Все, как и в другие дни, только помнишь, гроза была. Страшно! Не удержался я, выпил немножко, ну чтобы гремело не так громко, как вдруг слышу, а гремит-то совсем рядом! Да какое там «рядом», просто здесь, под дверью, только с той ее стороны! Я дважды перекрестился – а оно все равно гремит. Напротив, стало даже чуточку громче. Начал «Отче наш» читать – стучит, не утихает! Я уже чуть было зарок не дал, – он кивнул на бутылку. – Пусть, думаю, только перестанет, забуду и не коснусь пакости этой. Вот как страшно было!

– Ну, это понятно, гроза, а дальше что?

– Точно подметил, гроза. Правильно! И было это как раз до обета моего, до зарока. Вовремя я остановился, понял – никакой это не гром! Это кто-то ногой в дверь колотит!

– Ну и кто же это был? – почти расстроился я.

– Не перебивай! А то забуду о чем разговор. Так вот, стучат, значит. Мне, сам понимаешь, в подобных случаях полагается вопросы задавать. Спрашивать, кто заявился, зачем, почему, цель визита. Разговор надо вести, потому я еще раз перекрестился, взял дубину, вон она под лавкой лежит. Поверь мне старому, дубинка в наше время в разговоре очень даже полезная вещь! Значит мы вдвоем (в смысле, я и моя дубина) подошли к двери. Хоть я и вооружился, а все одно страшновато. Дверь открывать не стал, отворил только окошко слуховое, да. Открыл, а там темным-темно. Выдавил из себя: «Кого это…», в смысле, кто там, спрашиваю. Тут молния как блеснет, настоящая, яркая. В одно мгновение я успел разглядеть карету, всю в гербах, да еще и четверкой гнедых запряженную. Это вот как было, смотри сюда!

Дед взял дубинку, подошел к двери, опустил окошко и показал пальцем в темноту ночи.

– Ага, именно так все и произошло. Вон там она остановилась. Карета. А просто под моей дверью юноша стоял, худой, бледный. Тут еще ветер разгулялся, гудит, шумит, страсть! Паренек что-то кричит, а я ни слова не разберу. Тогда он махнул рукой в мою сторону и бросился к карете. В это самое время, сквозь просвет в облаках луна выглянула. Благодаря ней, я уже хоть что-то начал различать в кромешной мгле! Вижу, распахнул он, значит, дверку, запрыгнул внутрь. В повозку, значит. С минуту его не было, аж тут смотрю, выносит он из кареты женщину.

При этих словах дед Петро подскочил на месте, прошел несколько шагов по комнатке, остановился. Оглянулся на дверь, махнул рукой, сел, снова встал.