Открой своё сердце (СИ)

Мадара поставил поднос рядом и разлёгся неподалёку, подперев голову ладонью и подгребая Изуну к себе. Младший Учиха смотрел на Сенджу, затаив дыхание. Он был в мозгу Тобирамы и примерно представлял, что он сейчас испытывает. И это было волшебно. Настолько волшебно, что Изу кольнула предательская мысль — а что, если все эти условности, мешающие удовольствию, являются частью этого удовольствия, эдаким усилителем? Для него самого целовать Мадару стало чем-то привычным и обыденным, но тот фейерверк, что взрывался в голове Тобирамы от простых, в общем-то, прикосновений… Может, оно стоит того?

Хаширама закончил протирать лицо, взялся за руки. Ласково, бережно… а потом наклонился и коснулся костяшек пальцев губами. Почти невесомо, больше чтобы проверить реакцию…

Тобираму тряхнуло так, словно это касание было полноценным разрядом, но глаза он так и не открыл. То ли потому, что так ощущения были острее, то ли просто легче было воспринимать происходящее, не задумываясь над тем, реальность это или сон.

— Отото… — Хаширама мягко расстегнул крепления хитай-ате. Убрал щитки в сторону.

— Да? — алые глаза всё-таки приоткрылись.

Взгляд старшего Сенджу мягко мерцал, почти переливался обилием чувств, гладил по коже. И пальцы тоже гладили — по щеке, вдоль старого шрама, очерчивая линию подбородка.

— Не бойся себя, Торью.

И так легко повернуть голову и прижаться к ладони в благоговейном поцелуе — как мечталось, как хотелось… Прижаться и на миг замереть, пережидая взрыв эмоций от собственного почти-кощунства, повернуть голову ещё немного, прижимаясь уже щекой. Снова зажмуриться, когда ладонь мягко скользнет под затылок, поддерживая голову.

Это было настолько невинно, настолько интимно, что Изуна на мгновение почувствовал себя неловко, будто подглядывает. Но хренушки он пропустит хоть мгновение этого действа! Наоборот, активировал шаринган, чтобы лучше зафиксировать все детали.

Хаширама мягко коснулся губами лба. Погладил затылок. И едва продышался сам, когда Тобирама потянулся навстречу, обнял, скользнул легким поцелуем по скуле. Трепетно прижался губами к уголку рта.

Целоваться с братом было так странно. Понимать, что это вечно суровый Торью подрагивает в руках, приоткрывает губы навстречу, ловит каждое движение. Что-то будоражащее было в том, чтобы идти против запрета — но, право, главное ведь совсем не в этом.

Главное — что душу щемит от невыносимой нежности, что дыхание перехватывает от того, какой Тобирама сейчас живой и настоящий. И страшно спугнуть, не справиться… и хочется любить, нежить, ласкать. И невозможно не вздрагивать от ответных движений, таких неловких, неуверенных, будто Торью только учится. Будто для него все впервые.

Мешать такому священнодействию было чистым преступлением, но Изуна не сдержал восторженного вздоха. Тобирама вскинулся, обернулся на звук, как-то разом напрягшись. К своему стыду, он совсем забыл, что тут рядом Учихи. А те неотрывно смотрели на него шаринганами и даже не моргали.

Младший Сенджу мгновенно залился краской.

Поняв, что всё священнодействие всё же нарушилось, Изуна подался вперёд и коснулся руки Тобирамы мягким поцелуем: мол, не волнуйся, продолжай, мы за тебя рады…

— …мы понаблюдаем? Если ты не против…

Тобирама моргнул.

— Только понаблюдаете?

— Пока да, — кивнул Изуна, целуя руку и улыбаясь при этом так лукаво. — Дадим тебе всё как следует распробовать.

Сенджу снова заалел ушами, но Хаширама уловил вспыхнувший в глазах брата огонек. Зная Тобираму, можно было смело утверждать, что просто смотреть Учихам окажется сложно.

Особенно потому, что играть Торью не собирался.

Да и зачем бы, если искренность оказывается гораздо более сильным инструментом? Когда, рассказав откровенно, получил вместо воплощения страхов ту близость, которой сейчас буквально пропитан воздух? Какие игры могут сравниться с возможностью запустить руки в волосы брата, прижаться губами к жилке на шее, чувствуя биение пульса и почти умирая от того, как это хорошо?

Хаширама хватанул ртом воздух. В какой-то мере он даже жалел, что не обладает никаким додзюцу — потому что происходящее с Торью было невыразимо прекрасно. Он словно стряхивал с себя толстую скорлупу рациональности, извечной суровости и неодобрительно прищуренных глаз. Это хотелось разглядеть полностью, запомнить, запечатлеть…

Хотелось протянуть руку и помочь брату наконец-то вылупиться.

Ещё немного хотелось постучаться лбом об стену — нужно же было быть таким слепым, чтобы не разглядеть, что Тобирама живет в таком коконе. Немного — потому что слишком завораживало то, как он раскрывается, чтобы думать о чем-то ещё.

Касания — всё такие же трепетные, нежные, но уже не робкие. Поцелуи крыльями бабочки — костяшки пальцев, прядь волос, скула. Объятие — теплое, влюбленное.

Сияющие внутренним светом алые глаза.

— Торью… какой же ты красивый сейчас… какой же ты восхитительный, когда настоящий…

— Мадара, держи меня! — шёпотом попросил Изуна.

— А зачем? По-моему, они вполне освоились, — заявил нии-сан, предательски его подталкивая.